След ребячьих сандалий
Шрифт:
Жаль, что наш разговор в «Молодой гвардии» получился таким скомканным. Будь он подольше, посвободнее, я, может быть, рассказал бы вагонную историю с пирожками и с книжкой, прочитанной вдвоем с пацаном-попутчиком. И, возможно, уже тогда началось бы наше знакомство. Но встреча была такой кроткой, что считать ее началом знакомства никак нельзя. Судя по всему, Аркадий Натанович в тот раз и не запомнил меня. Поэтому я и написал в начале, что познакомились мы в восемьдесят первом, на «Аэлите».
…Хотя сейчас меня гложет подозрение. Вернее, подозрение-воспоминание. Уж не изложил ли я тогда, на редакционном празднике (поддавши перед этим) Аркадию Натановичу историю первой встречи.
Писать воспоминания – грустное занятие. Часто приходится рассказывать о тех, кого уже нет. Вернее, они есть, но в таких отдаленных пространствах, что не дозовешься.
Теперь я иногда перебираю книги с автографами Аркадия Натановича, вспоминаю наши нечастые встречи, разговоры по телефону. В том числе и тот, когда я с горьким смехом рассказал ему, как меня причислили к семейству Стругацких.
Дело вот в чем. Кто у нас в стране, в суете нашей повседневной жизни, главные люди? Вахтеры, контролеры, крикливые уборщицы со швабрами, милиционеры, неприступные продавщицы, кассиры, каменные девицы в домоуправлениях… Все те, кто определяет мелочные условия нашего бытия. Было время, когда контролеры у нас особенно распоясались. Хватали вышедших из трамваев пассажиров в двадцати шагах от остановки и требовали билеты. А ведь кто-то уже выбросил, кто-то сунул глубоко в карман. Скандалы случались один за другим. Однажды ухватили два таких парня и меня. Я сказал, естественно, что билеты надо проверять в трамвае, а не на улице. Ну и конечно, скандал, ругачка, держат, здоровые такие, не пускают. А билет, кстати, у меня был, но они мстительно заявили, что «не тот, не такой».
Я сказал «идем в милицию», но дежурный старшина в отделении у почтамта (этакая воплощенное презрение к мелким проблемам и мелким людишкам) не стал разбираться. А эти двое опять держат. А если дашь одному по уху, милиция тут же очнется от безучастности. Пришлось распечатать пачку трехрублевых бумажек, только что полученную на почте и отдать одну этим «блюстителям».
– Небось, гонорар получил, писатель? – злорадно поинтересовался главный.
– Получил. И еще получу, в газете.
Статью о вымогателях я написал в тот же вечер, и ее без промедления напечатала наша «Вечерка». Эта публикация имела некоторый резонанс у читателей. Но на положение дел, конечно, не повлияла. Мало того, через несколько месяцев контролеры ухватили меня на той же остановке и главным у них был мой старый знакомый (фамилию его точно не помню: не то Перчаткин, не то Брусчатов). Билет я опять показывать не стал. Из принципа.
– Писатель! – ликовал «Перчаткин». – Ребята,. он про меня в газете писал! Вот не думал, что так прославлюсь! Ох, когда я работал в райотделе, мы с такими знаете, что делали?
Я знал, что иногда делают с «такими» в райотделах, но все же приготовился попасть именно туда (руки уже чесались) или в больницу, поскольку «ребят» было человек пять. Гоготали, тянули лапы, дергали за куртку. О, эта радость всевластия над попавшим в «крутые» лапы интеллигентом!.. Ну что же, хотя бы одному успею вмазать от души. В конце концов, имею право на самооборону!
– Да ну его, – вдруг отступил «Перчаткин» (может что-то почуял?). – Пусть идет. Я знаю, он книжки про фантастику пишет, это… Стругацкий!
И я пошел, отодвинув одного плечом, а они гоготали, свистели и орали вслед, приводя в недоумение всех, стоявших на остановке:
– Стругацкий! Стругацкий!..
Дома меня стало буквально колотить (не помогли даже полстакана коньяка). И чтобы снять «психоз», я взял да и позвонил Аркадию Натановичу. Рассказал, кто и как причислил меня к его родственникам.
– Слушай, – глуховато сказал он, – ты ведь обязательно будешь писать об этом, верно? Напиши и от меня, что они … … … – (там не было нецензурных слов, но выражения такие эмоциональные, что лучше не приводить).
Эти слова и многоточия я с удовольствием вставил в открытое письмо, которое начинал словами: «Гражданин начальник Трамвайно-троллейбусного управления…». Письмо отнес в газету «Уральский рабочий».
Газете, видимо, не хотелось ссориться с «гражданином начальником» времена еще были советские), она мариновала мой материал около месяца. А когда, перед публикацией, я пришел в редакцию и увидел, как причесали мое письмо (в начале которого теперь стояло «Уважаемый»), то просто забрал бумаги. Так широкая общественность и не узнала, что я какое-то время был Стругацким…
Недавно прочитал, что в этом, 2000-м, году указом мэра контролерам в городе Екатеринбурге наконец запрещено хватать людей на улицах. Но Аркадий Натанович, который всей душою ненавидел властолюбивых хамов и держиморд, уже не услышит про это…
Книги с подписями Аркадия Натановича сохранились у меня не все. Что делать, не могу отказывать, когда кто-то просит почитать и клянется вернуть… Но одну я берегу изо всех сил, она и сейчас передо мной, на жестяном чехле компьютера. Растрепанная, в бумажной заклеенной обложке. «За миллиард лет до конца света», издательство «Советский писатель», 1984 год. На титуле написано тонким голубым стержнем: «Владиславу Крапивину, странному сказочнику и великому покровителю детей – с низким поклоном и искренней нежностью». И размашистая роспись.
Кажется, это в ответ на журналы с моей трилогией «Голубятня на желтой поляне», которые я послал Аркадию Натановичу.
Ну что же… О «великом покровителе детей» и нежности – это он, возможно, просто по доброте душевной. А за «странного сказочника» я благодарен по сей день. Ведь и мне самому «Голубятня» казалась (и кажется до сих пор) наиболее странной сказкой из всех, что я сочинил. И, к тому же, Аркадий Натанович наверняка помнил стихи о Грине…
Он жил среди нас, этот сказочник странный,
Создавший страну, где на берег туманный
С прославленных бригов бегут на заре
Высокие люди с улыбкой обманной,
С глазами, как отсвет морей в янтаре,
С великою злобой, с могучей любовью,
С соленой, как море, бунтующей кровью,
С извечной, как солнце, мечтой о добре.
Упаси Боже, я далек от того чтобы примерять одежды Грина. Просто мне кажется, что Аркадий Стругацкий любил его так же, как я, как мои друзья юности, с которыми мы пытались отыскать редкие тогда книги Грина и всё, что написано о нем. Мы собирали по крохам сведения о его жизни, охотились за недоступной тогда его книжкой «Автобиографическая повесть». Негодовали на писателя В. Важдаева, который в своей статье объявил нашего кумира чуть ли не агентом американского империализма. Восхищались напечатанной в «Новом мире» статьей М.Щеглова «Корабли Александра Грина». Зачитывались повестью Л.Борисова «Волшебник из Гель-Гью»… Витя Бугров даже составлял гриновскую библиографию, и ее черновики до сих пор хранятся среди моих студенческих тетрадей.