След «Семи Звезд»
Шрифт:
До Вологды оставался еще день пути. Дорога лежала через знаменитые вологодские леса.
Откинув полог кибитки (благо день выдался теплый, не задувало, да и вообще в воздухе уже явственно пахло весной), Иван любовался великостью природы российской.
Выросши на брегах Финского залива, он привык к несколько иному пейзажу: песок да сосны, безбрежность голубовато-серого летом и стального весной да осенью «моря». Здесь же было совсем не то.
Кряжистые дубы-великаны грозились узловатыми ветвями. И без листьев они впечатляли, а каково-то, когда приоденутся зеленым убором. Небось у тоненьких
Прохор тоже исподтишка наблюдал за натурой. Внезапно нахохлился, закряхтел. В чем дело?
Ага, рыжую хитрюгу высмотрел. Пушистый лисий хвост мелькнул вымпелом и скрылся за ближайшей осиной. Чай вышла на мышиную охоту кумушка. А тут люди как назло помешали. Ну, извини, Патрикеевна, не хотели, так уж вышло.
– Может, перекусим? – вопросил он ворона.
Пернатый оживился:
– Пер-рекусим! Пер-рекусим!
Из съестной коробки Иван извлек ломоть вареной говядины, краюху хлеба, кус сыру да флягу с квасом. От хлеба и мяса носатый питомец категорически отказался, а вот сыр прямо-таки выхватил из рук хозяина и тут же принялся трапезничать.
– Сыр-р-сыр-рок отобр-рали у сор-рок!
– Ну, барин, и бедовая же у тебя птаха! – захихикал на облучке ямщик. – Точно человек, все понимает!
– Это еще что! – загордился похвалой поэт. – Он еще и загадки загадывать мастер.
– Загадки? – не поверил мужичок. – Быть такого не могет!
Прохор от возмущения чуть не подавился лакомством. Прочистил горло и загрохотал:
В дыр-ру когда влагаюсь, Кр-репок живу и тут. Когда же вынимаюсь, Бываю вял меж р-рук. Но свер-рх еще того спускает мой конец Тут белой с себя сок…Умолк, давая ямщику возможность отгадать. Тот чуть с облучка не слетел от неожиданной скабрезности стишка. Потом почесал рукой затылок и боязливо начал мямлить:
– Так оно это… то самое… причинное…
– Пр-росольной огур-рец! – закончил ворон, пока человек не осрамил уста непотребным словом.
– Огурец? – опешил детина. – А ведь верно, подходит! Матушки-светы, просольной огурец! Ха-ха-ха! О-хо-хо!
Кибитку затрясло, заметало из стороны в сторону.
– Эй! – прикрикнул на весельчака Барков. – Ты за дорогой-то приглядывай!
– Не боись, барин! Я здешние места как свои пять пальцев зна…
Хрясь! Бум! И кибитка уже лежит на боку, а ездоки, барахтаясь в снегу, что есть мочи матерятся.
– Растудыть тебя через коромысло! Никак обломались?
– Дык, барин, оно, конечно…
– И что теперь, пехом до самой Вологды топать прикажешь?!
– Ой, да отчего ж пехом? Зараз вмиг все починим.
Поэт уныло глядел на ледовое побоище. Куда там, мигом. Кибитка угодила в какую-то глубокую рытвину. Полозья саней сломались, сам короб потерял всяческую форму. Ехать дальше на этой развалюхе представлялось делом весьма и весьма сомнительным.
И точно. Когда с грехом пополам вытащили кош на дорогу, бравый кормчий только развел руками, а потом по извечной русской привычке полез скрести затылок.
– Ну?.. – грозой надвинулся на него Иван.
– Дык… На все воля Божья.
– Не я ль тебя, ротозей, предупреждал?! – сплюнул пассажир. – Говори лучше, как из этой беды выбираться станем?
Ямщик пожал плечами.
– Эк сказали – беда. Вот ежели б, положим, мы с вами шею в оной ямище сломали, тогда б точно, беда. А так. Отсюда верстах почитай в двух постоялый двор моего кума находится, Терентия Силыча. Его здесь всяк знает. Доберемся еще засветло. Вы переночуете, а я сани поправлю. Завтра с утречка снова в путь-дороженьку. О полудни в самой Вологде и будем.
– Ну, гляди у меня, коль соврешь! – погрозил господин Академии Российской копиист. – Знаю я эти наши русские «версты». Хоть бы к ночи успеть.
Подхватил на руки клетку со все еще матерящимся Прохором и побрел рядом с жалкими останками кибитки в направлении, указанном нерадивым возницей.
Заведение Терентия Силыча мало походило на постоялый двор. Скорее на захудалый трактир. Большая изба о полутора этажах. Рядом хозяйственные постройки: сарай да конюшня.
Ивану показалось странным то, что здесь было много собак. Целая свора. И все, как одна, рыжие, огромные и злые. «Зачем они тут? – подумал путник. – Вроде как охранять особенно и нечего?»
Ямщик повел лошадей в конюшню, а они с Прохором вошли в дом.
Внутреннее его убранство резко контрастировало с наружным видом. Поэт словно бы попал из русского леса куда-нибудь на сказочный Восток. Кругом мягкие цветастые ковры: на полу и стенах, на невысоких лавках, более похожих на лежанки. Такие же приземистые столики с резными ножками покрыты чистыми шелковыми скатертями. Стены украшены большими тарелками-щитами с выгравированной на металле затейливой арабской вязью, кривыми саблями, перекрещенными короткими копьями – не иначе как владелец побывал на турецкой или персидской войне и приволок оттуда все это домой в качестве трофеев.
Откуда-то, словно из-под земли, выпорхнули две бойкие девицы и захлопотали, засуетились вокруг Ивана. Он даже чуток опешил. Да еще разочаровался: по окружающей обстановке им непременно надобно было бы вырядиться в восточном духе. В какие-нибудь полупрозрачные шаровары и расшитые бисером короткие кофты до пупа. Эти же щеголяли в обычных крестьянских рубахах до пят, правда, чистых, да в лаптях. Волосы по обычаю заплели в толстые косы, перевитые у одной голубою, а у второй – алою лентою.
Увивались вокруг поэта так, будто он был едва ли не самим вологодским губернатором, а то и кем повыше. Может, из-за того, что Иван оказался чуть ли не единственным посетителем? Ну, еще в дальнем полутемном углу сидела спиной к дверям какая-то молодая дама. Наверное, тоже недавно приехала, потому как была еще в верхнем платье. И как ей не жарко в таковой-то парилке?
Барков поспешил снять шинель, небрежно сбросив ее в услужливо подставленные девичьи руки. Девы провели его к столу и принялись с любопытством глядеть, как приехавший освобождает из пелен клетку и ставит ее рядом с собой на лавку.
Прохор завертел головой, присматриваясь да прислушиваясь. Что-то ему явно пришлось не по нутру. Ворон нахохлился и каркнул:
– Кутерь-рьма! Кутерь-рьма! Пр-родай жизнь не задар-рма!
Девушки, как и все, кто первый раз сталкивался с ученой птицей, оторопели. Даже гостья из угла обернулась посмотреть, что оно за диво дивное.