След
Шрифт:
На следующий день ввечеру прибежали из Москвы бояре: помер батюшка! На середине пути, не достигши желанного, вроде бы как ни с того ни с сего, от внезапной сердечной немочи умер князь московский Даниил Александрович.
Весть была страшна и нелепа. Юрий слушал чёрных гонцов и не понимал, что ему говорят. Не верил. Не мог поверить!
«Как же то - помер? Власть под Андреем не взял - и помер?! Где тот стол великий? Кому достанется?
– Не столь скорбь, сколь обида душила: - Пошто обманул меня, батюшка? Пошто не добыл венца? Обману-у-ул!..»
Он
– Как случилось?
– Так в одночасье, - вздохнул Макарий Афинеев.
– Третьего дня упал на молитве, а боле уж не поднялся.
– На молитве?
– На молитве. Так ить известно, великий богоугодник был князюшка, - непритворно, по-бабьи всхлипнул Макарий.
– По-христиански жил, по-христиански и помер. За деяния его воздастся ему…
– Пошто меня не позвали?
– перебил Юрий.
– Иван Данилович не велел тревожить, - опустил взгляд боярин.
– Опасается он, как бы великий князь как раз не грянул…
«Иван Данилович - вон что… Опасается! Чего ему опасаться-то, на Москве сидючи?»
Юрий ясно увидел перед собой масляную, с увилистым взглядом рожу Ивана: поди и у смертного одра батюшки искал свою выгоду. Эвона, как хитро оградился от него, Юрия: стереги, мол, Переяславль, а на Москве-то мы и без тебя управимся. Хотя знает, собачий хвост, что время для нападения почти миновало. Коли зимой Андрей не успел нагрянуть, так теперь поди поздно.
Стоял март. До весенней непролазной распутицы оставалось не более двух-трёх седьмиц. Конечно, от беса Андрея всякого можно ждать, однако мало у него остаётся времени, чтобы подступиться к Переяславлю. А коли и подступится, так увязнет в грязище, чай, весной да осенью не воюют!
– В уме был батюшка как помирал?
– Говорю же, благочестиво помер: схиму успел принять. Сказывал только, что будто жаба душит в грудях.
– Кто рядом был, кроме Ивана-то?
– Дак ить боле иных подле батюшки Иван и сидел, - пожал плечами Афинеев.
– Игумен Богоявленского монастыря отец Феодосии присутствовал, Фёдора Бяконта звал, тысяцкого Протасия, иные братья твои, матушка их княгиня Аграфена Семёновна всечасно ждали благословления, - перечислял Афинеев.
Пятеро сыновей было у Даниила. Однако братья были разноутробниками. Юрия и Ивана принесла князю первая супружница боярышня Варвара. Умерла она, когда Юрий был малым дитём, так что матушку свою помнил он смутно. Остальные сыновья - Александр, Борис и Афанасий родились от другой жены - Аграфены, тоже московской боярышни.
Варвару Даниил любил безмерно. Может быть, оттого и сыновей от неё, Юрия и Ивана, он отличал особой отцовской любовью. Да ведь и по складу, и по духу, и по внутренней крепости они были более его, нежели младшие сыновья. К тому же ко времени его смерти старшему из Аграфениных детей Александру не исполнилось и тринадцати лет.
«Иван-то теперь по всю жизнь кичиться будет: мол, отцово благословение на мне! Мол, я последний его вздох и последние его слова воспринял! И будет он те слова всякий раз переиначивать так, как ему надобно! А что ему мог открыть батюшка, когда и так главное теперь всем ведомо: хоть и подохнет Андрей на Городце, а все одно - не встать Москве над Русью! Своей скорой смертью и мне отрезал батюшка путь на великий стол! У-у-у-у-у-у!..» - по-волчьи выла в тоске душа Юрьева.
– Иван Данилович велел звать тебя на Москву. Проститься надобно с батюшкой. А там тебе решать, велел сказать Иван Данилович: Москву ли себе возьмёшь, на Переяславле ли покуда останешься. Мол, ты старший отныне, тебе и воля!
– Звать велел?
– перекосившись лицом, яростно взревел Юрий.
– А как Андрей-то татар наведёт, он, что ли, Переяславль оборонит, а?
– Так горе долго, а тризна-то коротка. В три дня обернёшься, князь.
Переяславские бояре, о ту пору тоже собравшиеся в гриднице, недовольно переглянулись: ан уедет на три дня, а и вовсе не воротится. Пришлёт вместо себя Ивана, сам Москвой прельстится, а им уже успел полюбиться Юрий - отважен покуда! Но и отговаривать его не ладно: должен сын отцу в последний раз поклониться!
– А Андрея-то Лександрыча не забаивайся, - вольно или не вольно выдал с головой Ивана боярин.
– На Москве бают, великий князь по сю пору у хана в Сарае сидит!
– А-а-а-а, в Сарае!
– Юрий выскочил из-за стола, подбежал к Афинееву, ухватил за отвороты дорожной ферязи: - В Сарае, бают! Так пошто ж не позвали меня с живым проститься? Пошто зовёте на мёртвого поглядеть?
– Об том ты не у меня спрашивай, - знавший Юрьеву горячность, уклончиво ответил Макарий.
– Меня же прости, князь, за худую весть.
Юрий отпустил боярина, вернулся к столу и сказал бесповоротно:
– В Москву не пойду. Батюшку, чай, и без меня отпоют.
– Помолчал и добавил язвительно: - А брату Ивану скажи: пусть боле не поминает, кто старший, я и без него про то ведаю. И скажи: мол, Юрий, покуда сам от великого князя Переяславль бережёт, велел тебе Москву держать в крепости…
А ночью - хмельной и тяжёлый от горя - впал Юрий в буйство, в шум и отчаяние.
Никто не знает, просил ли о чём Господа, молил ли за упокой души батюшки, новопреставленного раба Даниила, себе ли вымаливал путь? А может, ожесточившись на скорый и безнадёжный ответ Его, и спорил с Господом?..
Заслышав среди ночи бессловесный одинокий человеческий вой, доносившийся снизу, Ирина из теремной светёлки, где почивала, спустилась в горницу. Ярко горели лампады пред малым иконостасцем; Юрий, как бесноватый, катался по полу в одной исподней рубахе, бил кулаками по дубовым плахам, захлёбывался сухими рыданиями, невнятно рычал:
– По-бо-рю-ю-ю-ю-у-у! По-бо-рю-ю-ю-ю-у-у-у!.. Кого поборет?
Кому грозит?
– Очнись, Юрий! Что-то ты?.. Что ты!..
– Обману-у-у-ул! Обману-у-у-у-у-л! У-у-у-у-у-у!..