Следовать новым курсом
Шрифт:
Старший офицер усмехнулся.
– В бытность мою на клипере «Гайдамак» в семьдесят пятом судовой батюшка частенько приводил именно это место из Писания. Вот и запомнилось.
– Что вы, голубчик, разве ж я в упрёк? Наоборот, сочувствую и разделяю…
Матросы на мачте «Дэлавэра» закончили возиться с ёлкой. Повалишин пригляделся – такие же деревца украшали мачты и других кораблей. С берега кричали, размахивали руками, горланили наперебой песни.
– А может, и нам, Геннадий Семёныч?..
– Что вы, Иван Фёдорыч! – глаза старшего офицера округлились от удивления. – Не по уставу, да и Рождество теперь не наше, не православное. К тому же – где сейчас ёлку-то взять?
– Бросьте, батенька, «положено – не положено». Мы, чай, не в Кронштадте, а в городе Новый Йорк. А в чужой монастырь со своим уставом не ходят.
– Ну, раз вы так настаиваете… Боцман!
По палубе простучали башмаки.
– Вот тебе десять… нет, пятнадцать долларов, братец. Бери двух матросов, гичку – и чтобы через час были три ёлки. Где хошь добудь, хоть роди! Как принесёте – прикрутите по одной на каждую мачту, вон как американцы делают…
Он ткнул пальцем в «Делавэр».
– И ещё: после седьмой склянки команде выдать по две чарки по случаю праздника.
– Слушш! – физиономия боцмана расползлась в довольной ухмылке. – Всё сделаем в наилучшем виде. Вот ребята-то обрадуются!
С пирса со змеиным шипением взлетела и закувыркалась в чёрном зимнем небе ракета. В ответ раздались весёлые крики, полетели в воздух цилиндры, кепи, дамские шляпки. Бодро вздохнул, заиграл оркестр – музыканты все как один красовались в ярко начищенных медных пожарных касках.
– Ну что, Иван Фёдорыч, пора и нам? – старший офицер в предвкушении потёр ладони. – Посмотрим, чем нас сегодня порадуют к ужину. Слышал, буфетчик съезжал на берег – так приобрёл, шельмец, двух индеек, картошки и три фунта чернослива. Рождество – оно всегда Рождество, хоть по григорианскому календарю, хоть по какому ещё…
Нью-Йорк, 1878 год.
Сочельник.
Восточно-Китайское море
6 января 1879 г.
Мало-помалу утихла привычная суета, которой корабль жил изо дня в день, все долгие месяцы изнурительного похода. Пробили зорю, сыграли гимн «Коль славен наш Господь в Сионе», и все, кроме вахты и подвахтенных, улеглись спать. Правда, ненадолго – через два часа боцманские дудки поднимут их к рождественской службе.
Сочельник. Греве в который уже раз удивился, насколько удобно устроена жизнь нижних чинов на коммерческом крейсере. С клиперами не сравнить – просторные кубрики, койки, никаких тебе коечных сеток, после которых пробковый гамак всякий раз пропитан влагой и подсушивать его бесполезно. У каждого свой закуток, рундук, служащий одновременно койкой – гостиница, да и только! Про офицеров и говорить нечего – кают-кампания больше напоминает ресторан на шикарном пассажирском пароходе. Ну, может, «шикарного» – это преувеличение, «Москва» переоборудована из грузо-пассажирской «Тюрингии», но с условиями на борту военного клипера не сравнить. Отдельные каюты даже у мичманов, дуб, бронза, бархат… Как в каюте у Серёжи Казанкова, к которому он как раз направляется.
Судно чувствительно качнуло. Греве едва удержался на ногах, и пришлось самым постыдным образом опираться рукой о переборку. Он воровато оглянулся – не видел ли кто? Впрочем, имелось и оправдание – культя в шейной повязке, из-за которой барон никак не мог привыкнуть сохранять равновесие. Да, искалечен, но ведь ничего, держится, бодр и весел, не то что старый приятель, с самого Нагасаки покидающий каюту лишь по служебной надобности. Капитан-лейтенант Михайлов, добрая душа, видит, что творится с подчинённым, и лечит его на свой манер – нагружает сверх меры работой. Не помогает: Казанков, как всегда, безупречен по службе, но стоит сдать вахту – и он, не говоря ни слова, скрывается в своей каюте.
А ведь сегодня сочельник. Неизвестно, какими правдами и неправдами сумел старший офицер раздобыть в Нагасаки ёлку. Не совсем, правда, настоящую, скорее, диковинную японскую сосну, но зато с сильным запахом смолы и длинными бледно-зелёными иглами. Однако ж и раздобыл, и доставил втайне на борт, и спрятал, завернув в тёмно-коричневую упаковочную бумагу, в ледник… Вчера вечером в кают-компании творилось весёлое священнодействие: японскую красавицу обряжали в бумажные звёзды, гирлянды из разноцветной фольги, японские фонарики, заранее закупленные в Нагасаки. А Серёжка так и не пришёл – сказался нездоровым и на весь вечер заперся в каюте.
Меланхолия, будь она неладна. Чёрная тоска. Когда барон попытался завести разговор о предстоящем праздновании Рождества, Казанков посмурнел, уставился невидящими глазами в переборку и произнёс похоронным голосом: «А знаешь, Гревочка, на прошлое Рождество мы с Ниной в Гельсингфорсе на коньках катались, на катке, что возле “Стрельца” устроили. Глинтвейн пили, а когда уморились – взяли санки и на Михайловскую, в кофейню. В нашу кофейню…»
Барон, услышав это, скривился. «Наша кофейня» – стало быть, дело совсем худо. Знал, конечно, о беде друга, странным образом совпавшей с общероссийской трагедией. Казалось, стоило ожидать, что военная страда, долгие месяцы в чужих морях, костлявая, что не раз стояла за спиной со своей ржавой литовкой, – все это просто обязано было ослабить боль потери. Так оно, в общем-то, и вышло, но, видимо, что-то надломилось во время стоянки в Нагасаки, будь оно неладно, – и выплеснулось наружу, и придавило душу серой чугунной тоской.
А значит – вся надежда теперь на старого друга.
«Может, рассказать Серёжке о моей вдовушке? Он, помнится, интересовался, подшучивал…
Нет уж! Только не о делах интимных. В другой раз, не сегодня…»
Греве вздохнул и, не стучась, толкнул дверь каюты.
– Леонид Васильевич велел напечь блинов. Конечно, Рождество не Масленица, но отчего бы не порадовать команду? Сметаны в Нагасаки раздобыли, а что икры нет – так её заменили французскими сардинами в прованском масле из пресервов, взятых, как мне сказали, ещё в Гамбурге. Пробовал? Объедение-с!..
Серёжа кивнул. Солидная стопка блинов – тех самых, о которых с таким аппетитом рассказывал барон, – красовалась у него на столике, доставленная по распоряжению барона вестовым. Увы – давно остывшая. Рядом притулилась распечатанная баночка сардин, тоже нетронутая.
«Так, попробуем другой заход…»
– А что говорят про наши дальнейшие планы? Куда идём – в Сан-Франциско?
Серёжа помотал головой.
– Нет, в Портленд, становиться на ремонт. Вас поначалу-то думали оставить в Нагасаки. В Йокогаме зимует клипер «Разбойник», он там находится в распоряжении русского посланника – на нём бы крейсерские по весне и отправились во Владивосток. Но позже, когда пришло известие о перемирии с Англией, решили не ждать, а отправить вас в Россию через Америку.