Следователь прокуратуры: повести
Шрифт:
— Почему «конечно»?
— Женщины с вашей внешностью обычно ждут принцев.
— Какой вы смешной, — вдруг заявила Долинина.
— Смешной, — буркнул он, обругав себя: знал ведь, что развязный тон не в его стиле, — не получится.
— Симонян была не замужем, Эдик и Суздальский холостые, — заметила Долинина.
— С кем вы дружите в своей группе? — сухо спросил он.
Она весело смотрела на него, словно всё это не принимала всерьёз. Рябинин знал, что психологическую победу одержала свидетельница — одержала незаметно, быстро и уверенно.
Существует мнение, что следователь борется
— Я со всеми в хороших отношениях, — ответила Долинина.
— А с Суздальским?
Она откровенно поморщилась:
— Он не считается, его все не любят.
— У Симонян когда были?
— Я у Симонян вообще никогда не была.
— А в Симонян был кто-нибудь влюблён из ваших мужчин?
Долинина задумалась, наморщив лоб и зашевелив губами. Даже работу мысли она превратила в симпатичную гримасу. Рябинин представил, как она сидит среди геологов, мило гримасничая и попутно решая научные проблемы.
— К ней тянулся Суздальский. — Она извиняюще развела руками за такую вольность со стороны Суздальского.
— А Симонян к нему как?
— Она была женщина со вкусом. Поэтому — никак.
— У Симонян был знакомый мужчина?
— Не знаю.
Рябинин подумал, что и знала бы, да не сказала, охраняя интересы своего маленького коллектива.
— А вы не очень разговорчивы, — усмехнулся Рябинин, потеряв интерес к этому допросу.
— Я даже болтлива, — не согласилась она, — но не пойму, что вам нужно.
Этого не знал и сам Рябинин. У него были ещё вопросы, но он решил их задать другим членам группы, может, более покладистым.
— За что же не любят Суздальского? — всё-таки спросил напоследок. — Вы лично за что не любите?
— Он неудобный, нестандартный человек.
Рябинин сразу представил бегущий транспортёр, на котором стоят аккуратные буханочки хлеба, а одна буханка вдруг в форме конуса — контролёр её швыряет в ящик с браком. Представил картонные коробки с белыми куриными яйцами — и вдруг там лежит яйцо страуса или, не дай бог, какого-нибудь археоптерикса. Или все арбузы круглые, футбольные, а один кубический — кто его купит? Хорошо сказала Вега Долинина: нестандартный — значит, неудобный. И ещё Рябинин представил общество стандартных людей: в одинаковых костюмах, одинаково думающих и чувствующих, смотрящих одинаковые футбольные матчи и телепрограммы и поглощающих одинаковые комплексные обеды.
— А вы стандартная? — задал он последний вопрос.
10
Эдик Горман терпеть не мог пошлой моды — ходить по улице обнявшись, но сейчас и сам бы положил Руку на Вегины покатые плечи, чтобы коснуться стройной шеи. Видимо, такие шеи назывались раньше лебедиными. Он видел их на портретах у красавиц пушкинской поры, только Вегина шея была в вечернем солнце смугло-блестящей, словно под кожей текла не кровь, а расплавленное золото.
Они возвращались с работы.
— А мне следователь
— Я его не испугаюсь, — заявил Горман.
— Вежливый, обидчивый… Не похож на следователя, в кино не такие…
— Полевого сезона жалко, — вздохнул Эдик.
Уже начался июнь. Город стал удивительным — покрашенные дома и вымытые дождями проспекты, яркая зелень деревьев и первые цветы, нескончаемо светлые дни и прозрачно дрожащие ночи над белой водой реки и залива… Город был всегда хорош, в любом месяце. В июле дома от солнца станут белее, нарядные туристы заполнят улицы, и всюду будут цветы. В августе лето выплеснет на лотки фрукты и овощи, здоровые кабачки лягут на солнце, как поросята; из окон запахнет вареньем, и уж не будет на загорелых и жадных до купания людей. В сентябре воздух зазвенит детскими голосами, — первоклассница налепит кленовый лист на окно, и раздастся первый звонок — город станет школьным. В октябре придёт осень, парки покраснеют, пожелтеют и загуляют сквозняки, шурша яркими отжившими листьями. В ноябре захолодит, но город этого особенно не заметит — седьмого числа он взорвётся музыкой, оркестров, громом голосов, и людям будет тепло от красных полотнищ. А в декабре зима — первый снег, город неожиданно белый, не свой, заколдованный… В январе морозы, каникулы, узоры на стёклах, и самое главное — ёлки: в каждом окне, на площадях, в магазинах… В феврале город в метелях, в завалах, в снегоуборочных машинах, но утром весело выходить — ступаешь прямо в сугроб. В марте поднимается и синеет небо, блестят кварцевые сосульки — тут уже весна, там уже апрель и май…
— Эдик, вы один у родителей?
— Единственный.
— Вы закончили Горный… У вас были девушки в группе?
— Всего одна.
— А вы дружили когда-нибудь с девушкой?
Горману очень хотелось сказать, что дружил и не с одной.
— Нет, — признался он. — А почему вы спрашиваете? Он вдруг подумал, что они несколько лет ездят в поле, а всё на «вы». Вега посмотрела на него сбоку, поиграла щеками, втягивая их и округляя губы, потом засмеялась.
— Думаете, хочу предложить вам дружбу? — Она дотронулась до его руки. — Мы с вами и так друзья. Эдик, любовь — очень мучительная штука.
— А я думал — радостная.
— Радостная. Но и мучительная.
— Почему вы это мне говорите?
— Мне казалось, вы не прочь поговорить со мной о любви.
— Да, — тихо признался Горман.
— Эдик, я немного старше вас, но дело не в этом. Представьте, что Ева была бы уродкой…
— Какая Ева? — не понял он.
— Которая в раю. Думаете, Адам поступил бы иначе? Нет, у него не было выбора.
Горман ничего не понимал. Но спрашивать не хотел. Он уже догадывался, что это не объяснение в любви.
— Эдик, я знаю много историй, когда он и она ходили вместе в маршруты, ходили весь сезон, а потом женились. Представь себе, — вдруг перешла она на «ты», — весь день вместе, потом одна палатка, общие трудности, миска с кашей, да ты это хорошо знаешь…
— Знаю, — промямлил он.
— Людям кажется, что они полюбили. Но они просто друг к другу привыкли. Эти браки потом легко рассыпались.
— А Ева-то при чём? — насупившись, спросил он.
— Кроме меня, Эдик, ты женщин, в общем-то, и не видел.