Следователь прокуратуры: повести
Шрифт:
— Любил, — злорадно усмехнулся Суздальский. — Любят знаете кто? Сопляки, которые ходят обнявшись за шеи. А я… другое.
— Ясно, — понял теперь Рябинин.
— Ничего вам не ясно, — буркнул Суздальский.
— А как вы к ней приходили? Она же на звонки не открывала…
— Мою руку Вера знала. Множественные частые звоночки…
— Вы с ней ссорились?
— Что вы?! — ужаснулся Суздальский. — Кстати, это был единственный человек, с кем я никогда не ссорился. Поняли — никогда!
Рябинину хотелось разузнать, почему они разошлись, почему он
— И всё-таки вы были у неё перед смертью, — заявил Рябинин, выложив на стол ручку-Буратино. — И оставили вот эту вещицу.
Суздальский взял её и повертел в руках, как шаман, что-то приборматывая.
— Это как раз моё алиби, — заявил он. — Ручкой пользовались все, кроме меня. Можете спросить любого в группе.
— Почему же?
— Я никогда не делаю того, что делают все, — беспечно заявил Суздальский.
— Тогда в чем же вы боялись проговориться Горману?
— Про Веру. Что она моя бывшая. И вообще, как вы называете, про любовь…
Рябинин мог добиваться, путать, требовать, выматывать, даже повышать голос, но только при убеждённости, что человек не говорит правды. Логичные ответы для него священны. Все ответы Суздальского были правдоподобны и легко проверялись.
— Я тарбагана-то убить не могу, — сказал Ростислав Борисович.
— Какого тарбагана?
— Сурка. Привёз шофёр однажды из маршрута тарбагана с перебитыми лапами. Стоит он в кругу людей, жёлтый, симпатичный, стервец… И свистит от страха. К нему собаки рвутся. Что делать? Убежать на двух лапах не сможет… Да и всё равно подохнет от голода или от коршуна. Надо стрелять. Кому? Я отказался.
— И кто стрелял? — с интересом спросил Рябинин.
— Не помню.
— Кто же стрелял? — повторил следователь.
— Запамятовал.
Рябинин рассматривал свидетеля. Тот отвернулся и вдруг тихонько запел про золотоискателя — запел для себя гнусавым голоском. О любовной записке Рябинин решил умолчать. Тут нужна предварительная проверка. Эта записка теперь единственная улика, о которой не знают в сорок восьмой комнате.
— А кто, по-вашему, был у Симонян в день смерти? — спросил Рябинин.
— Я не сыщик.
— Да, вы скорее всего обыватель, — не выдержал Рябинин.
— Дёшево, — заключил Суздальский. — Ну скажу я вам свои соображения. Так вы прилипните к тому человеку, не так ли?
— Хорошо, скажите ваше мнение о Померанцеве.
— Хлыщ и бабник.
— Терёхина?
— Дура и многодетная мать.
— Долинина?
— Неглупая самка.
— Горман?
— Хороший парнишка, хотя и заложил меня.
— Суздальский?
— Весь перед вами.
— Верно, весь, — заключил Рябинин и серьёзно попросил: — И всё-таки, Ростислав Борисович, у меня будет просьба вспомнить, кто убил тарбагана.
— Как вспомню, сразу позвоню, — пообещал он.
Но в чёрных цыганских глазах
15
После ухода Суздальского Рябинин устало навалился грудью на стол, — дело не ладилось. Если пользоваться методом исключения, то он уже всех исключил, кроме Померанцева, да и тот не исключался только потому, что не был допрошен. На записку теперь он не надеялся. Человек с родинкой наверняка был со стороны — заводить романы в сорок восьмой комнате просто не с кем. Померанцев женат, Эдик молод. Не с Суздальским же? Но ведь ручка-Буратино бесспорно доказывала посещение квартиры геологом…
Рябинин знал, что о преступлениях, как правило, люди сообщали. И если бы геологи знали о нём, они бы рассказали. Все ненавидят преступность. Поделился же Горман своими подозрениями, рассказали о личности Суздальского Терёхина и Долинина. Сложность была в другом: люди скрывали от следователя то, что считали, ему знать не нужно. Тут действовал могучий мещанский принцип о соре, который нельзя выносить из избы. Поэтому от Рябинина могли скрыть внутреннюю жизнь сорок восьмой комнаты с её незримыми подводными течениями, ссорами, антипатиями, симпатиями… Но эта скрытая жизнь чаще давала ключ к делу, чем даже обличительные показания свидетеля.
Невнятно забормотал телефон, — Рябинин подкрутил в нём винтик, чтобы не было резкого звонка и каждый раз не думалось бы о вызове на происшествие. Он снял трубку.
— На происшествие, — сказал дежурный райотдела.
— Только этого мне и не хватало, — вздохнул Рябинин.
Дежурный засмеялся и успокоил:
— Покушение на убийство. И подозреваемый есть. Петельников уже там. Машина выслана.
У Петельникова чутьё: когда что-нибудь сомнительное — он не спешит и заезжает за следователем; когда преступление наверняка — уже бывает на происшествии. Рябинин только успел додумать эту мысль, как за окном засигналили. Он схватил следственный портфель, вышел на улицу и забрался в «Волгу», которая сорвалась с места, как со старта.
Он глянул на часы — пять вечера. Удивительное дело: кажется, ни разу не было, чтобы на происшествие поехал утром. Почему-то эти вызовы случались в конце дня, перед сном или ночью…
У дома, одетого в леса, его встретил Петельников, невозмутимый и немногословный, каким он всегда бывал на месте происшествия.
— Дом на капитальном ремонте. Вот в этом месте женщину ударили ножом в спину. Она в больнице.
Пятиэтажный дом зиял пустыми проёмами окон. Металлические леса сцепили его фасад до самой крыши. Вдоль дома по панели тянулась крытая деревянная дорожка-коридор для пешеходов, узкая и низкая, где двоим трудно разойтись. Здесь женщину и ударили. На грязной доске пола темнело небольшое пятно крови неправильной формы. Метра за два от пятна бурели капли-кляксы — кровь падала с высоты. Значит, после удара женщина сразу не упала.