Следствие считать открытым

Туманов Дмитрий

— Кто это видел? — возразил Таниус.

— Я лично допрашивал свидетелей в Эштре, — ответил обвинитель. — Целую неделю жил в «солнечном» клоповнике, пока вы тут прохлаждались. Пара сотен человек указали на вас как на главного зачинщика. Еще будут оправдания?

— Есть один вопрос. Новая власть в Эштре поддерживает идею Империи?

— Новый мэр хоть и дуб дубом, но все же сообразил заключить союз с Даниданом.

— А предыдущая власть, продержавшаяся три дня, стала союзником Данидана?

— Не успела. И вообще к вашему делу это не относится. Имперский штандарт подняли? Подняли! Призыв во имя Империи произнесли? Произнесли, да так четко и ясно, что даже тугоухие все

поняли! А все то, что за этим последовало, — это восстановление Империи в отдельно взятом городе!

— Требую справедливости. — С этими словами капитан обратился к зевающему Чарноку, который, услышав опасное слово, вздрогнул и вперся своими ужасными бездонными зрачками в Таниуса.

Я понимал, какого труда стоило моему товарищу выдержать этот взгляд, ломающий людскую сущность. Но он выстоял, не отвел глаза. Судье, видимо, надоело играть в гляделки, он внезапно чихнул, шумно высморкался и раздраженно ответил:

— В данийском суде этот призыв не имеет значения. Толкователь, заканчивайте.

— За попытку реставрации Империи благородного Таниуса Фрая надлежит…

— Маленькая поправка, — прервал его Таниус. — Я — не дворянин.

— Тогда… Тогда… — Толкователь начал торопливо копаться в Судебнике. — Ой!..

— Что значит «Ой!»? — раздраженно фыркнул Чарнок,

— Такой статьи здесь вообще нет. Вот если бы он был благородный, то его бы пытали в течение года, отрезая от него по кусочку, пока не испустит дух.

— А ну дай сюда этот талмуд! Гм… Действительно, казус… А мы его очень даже просто решим — сначала дадим ему титул, а затем — приговорим. Если же делать все согласно букве закона, на чем безмолвно настаивает осужденный Мельвалиен Райен, то по канонам Единого Храма посвящение в первых лучах солнца может провести дворянин, каковым имею честь быть я, а благословляет посвященного прелат, коим является присутствующий здесь Андарион Травинский. Так что подождем до рассвета, я никуда не тороплюсь.

Игрок заблудших душ снова подмигнул мне, затем внезапно соскочил с высокого трона, подбежал ко мне, схватил за пуговицу и, глядя снизу вверх, впившись своим леденящим взором прямо в мой оцепеневший разум, ядовито зашипел:

— Глаза! Смотри мне в глаза! Думаешь, ты победил меня тогда, в Эштре? Нет! Это всего лишь передышка для тебя и твоего жалкого мирка! Тоже мне народный герой выискался! Да никакой ты не герой, ты — вошь сыскная, червяк навозный, тряпка мусорная. Может быть, ты и мнишь себя стойким и несгибаемым, но я-то так не считаю. Когда я начну пытать твоих друзей у тебя на глазах, ты скажешь мне многое, Потом ты будешь умолять меня прервать их страдания и расскажешь мне все, что знаешь и о чем догадываешься. И тогда я предложу, чтобы взамен на их быструю смерть ты сам себе выколол глаза. Хотя нет, глаза тебе еще понадобятся, чтобы видеть до последнего момента все то, что я буду делать с тобой. Глаза, смотри в глаза, не пытайся отводить взгляд! Никуда ты от меня не денешься — от судьбы не убежишь. Поверь мне, я знаю такие изощренные пытки, рядом с которыми дыба покажется детской забавой. Я предоставлю право выбора пытки тебе самому для себя, и каждый раз пытка будет новой. Но нет ничего страшнее для смертного, чем неизвестность. И нет ничего приятнее ее — для меня. Поэтому я выношу тебе твой окончательный приговор — вечное ожидание неопределенности. Приговор привести в исполнение немедленно — будешь ждать своей участи в камере. А я что-то устал. На сегодня — всё! — огласил он во всеуслышание, взглянул на меня с ухмылкой и заковылял к выходу.

— А как же насчет их темной сущности? — воскликнул ему вослед вскочивший со скамейки Андарион, — Неужели вы ничего не замечаете?

— Как же, конечно! — встрепенулся Чарнок, резво крутанувшись на каблуках. — Я вижу эти черные сердца, Я знаю, что перед казнью они должны раскаяться в своих грехах и заблуждениях. Эта ночь — ваша, прелат! Все мастера дознания — в вашем распоряжении, Только Райена сильно не допрашивайте, утром я сам с ним побеседую… приватно. Обвинитель, проследите за исполнением дознания. Все, заседание суда закончено, судья пошел спать!

Проклятый инквизитор все-таки добился своего — конвоиры потащили нас прямиком в камеру пыток. В маленьком подвале было настоящее пекло — на огнедышащей жаровне уже калились железные прутья и разогревалось масло. С нас сняли оковы и тут же передали четверке палачей с рук на руки. Какие они все плечистые — наверное, специально подобраны, чтобы сутками без устали колесо на дыбе вращать и винты на «венце» закручивать.

Сопровождал мастеров заплечного дела наш знакомый карлик, злобный донельзя, — его низкий лоб усилиями Штыря украшала кровавая надпись «Отдамся!». В присутствии прелата и дознатчика он лишь льстиво раскланивался и заискивал, но, обращаясь к нам, недобро щурил глазки, гримасничал и коварно ухмылялся, как бы говоря: «Только дайте мне волю, уж я вам всем в задницу раскаленные гвозди забью!»

Только бы не дыба. Только не дыба! Только не… Изверги! Пустите! Не-е-ет!!!

Бригада палачей привязала меня к огромному колесу с четырьмя воротами. Затем та же команда приковала Таниуса к «венцу правосудия» — стулу с металлическим обручем, снабженным винтами и приспособленным для сжатия головы. Штыря привязали к толстому брусу над чаном с водой, куда его время от времени будут окунать. С каждым разом время погружения будет все дольше и так — до конца.

— Господин обвинитель, отпустите конвой, солдаты со вчерашнего дня не спали, да и ни к чему им выслушивать все то, что будет сказано здесь, — обратился Андарион к контрразведчику, возбужденно расхаживающему от одного орудия пытки к другому. — Эти-то все равно до утра никуда не денутся. Да вы бы и сами шли почивать, уж стемнело давно.

Обвинитель почесал затылок, подумал и решил:

— Конвой свободен, любопытные уши и длинные языки нам здесь ни к чему. А я должен остаться, чтобы записывать показания. Начинайте допрос, святой отец.

— Ну что, нечестивцы, теперь-то вы по-другому заговорите! — обращаясь к нам, произнес Андарион высоким, срывающимся голосом. — Я предполагаю, что внутренне вы готовы к физической боли, поэтому допрос с пристрастием может не дать нужных результатов. Но у матери-церкви есть более тонкие и более верные способы добиться истины. Здесь жарко, не правда ли? Вы тоже чувствуете жару? Да, она вездесуща, она скручивает ваши жилы и пронзает ваши кости. Ваш Мозг пылает, объятый стрекающим пламенем. Но это не огонь. Это — боль. Это кричит и корчится ваша темная душа.

Вот оно, главное оружие Храма, — слово веры. Так, наверное, священники промывают мозги прихожанам, дерзнувшим усомниться во всесилии Небес. Меня действительно крутило и ломало, жидкий огонь струился по венам, бил барабаном в распухший мозг и вырывался наружу с безумным животным воплем. Конечно, я отчетливо понимал: все, что со мной происходит, — лишь игра воображения, но мне от этого было не легче.

Рядом точно так же захлебывались криком Таниус и Штырь. Палачи, раскладывавшие свои ужасные инструменты, смотрели на Андариона с недоумением и страхом — они тоже почувствовали наши муки. Обвинитель нахмурился и уже хотел что-то возразить, но, натолкнувшись на огненный взгляд прелата, тут же смягчился и тихо, почти неслышно прошептал: