Следствие ведут знатоки
Шрифт:
— Ну а Миркин? — деликатно перебил Токарев.
Хлоп — опять лорнет:
— Твердо ничего сказать не могу… Но он часто пил коньяк, это ведь дорого?
В интонации плеснула столь святая наивность, что Токарев невольно прислушался. И внутренне перешел с Праховой на «ты».
«Знаешь ты со своей Настей, почем коньяк. И в марках небось разбираешься! Лукавая бестия. Зайдем с другой стороны».
— Насколько понимаю, вы знаете Бориса Миркина почти с детства?
— Ну конечно! Они появились в квартире… сейчас припомню… при втором моем муже — он был по коммерческой части, из очень известной в свое время семьи, наверное,
Токарев попытался пробиться сквозь словесный поток:
— Сколько лет было Борису, когда они здесь поселились?
— Это я вам скажу совершенно точно — девять. Девять лет, у меня отличная память. Вы хотите услышать, какой он был прежде?
— Ну, в двух словах, чтобы понять его путь.
— Ах, как трудно что-нибудь понять! Он был послушный мальчик и такой хорошенький — сейчас невозможно поверить, правда? — только очень худой. Настя вечно подкармливала его на кухне, я думаю, у него были глисты, и потом он рано начал курить…
— Он помогал вам по хозяйству, как и его мать?
— Право, это трудно назвать помощью, отдельные поручения: сбегай, принеси, я не могу пожаловаться, он был услужлив, но они с матерью были заинтересованы в этом больше, чем я, вы понимаете? При их нищете…
— А позже как складывалась судьба Бориса?
— Увы, увы. Не раз я его предостерегала, и вот как печально все кончилось!
— От чего вы его предостерегали?
«Неужели наконец что-то путное?»
— Женщины! — произнесла Прахова с трагическим жестом. — Женщины, девушки — без конца…
— Они бывали здесь?
— О да, это случалось. Но нельзя сказать, чтобы демонстративно, все-таки он конфузился. Бывало, ничего не успеешь разглядеть: платье мелькнет — и все.
«Опять пусто-пусто».
— То есть ни одной из них вы не знали.
— Помилуйте, я не стремилась к подобным знакомствам! Я предлагала Борису прекрасную партию — внучка моей подруги детства, из благородной семьи, ее дед… впрочем, это не важно.
— Возможно, ваша домработница сумеет кого-нибудь описать?
Прахова кокетливо погрозила пальцем:
— О, как в вас чувствуется детективная жилка! Невольно всплывает в памяти Порфирий Петрович… Вы читали «Преступление и наказание» Федора Достоевского?
Токарев нетерпеливо дернулся.
— Ах, да, я болтлива, болтлива, но это извинительно — старая одинокая женщина, и вдруг столь интересный собеседник… Настя, Настя!
Из-за ширмы прямо рядом с Токаревым возникла хмурая Настя.
— Скажи-ка, милая, — обернулась к ней Прахова, — из тех девиц, что посещали Бориса, ты помнишь кого-либо отчетливо?
— Слава Богу, нет. А нонешний год вообще не поймешь: все как есть в брюках, волос короткий, вроде девка, а вроде и парень.
Решив отбросить окольное кружение, Токарев спросил обеих напрямик:
— Кто из мужчин захаживал к Миркину?
— О, довольно много каких-то… верно, Настя?
— Да уж немало.
— Самые разные люди, и, признаться, кое-кто мне очень не нравился — обтрепанные, нетрезвые… но у некоторых был приличный вид, верно, Настя?
— Только мне и делов, что их разглядывать, какой у них вид. Пойду я, как бы молоко не сбежало, — и растворилась.
— Настя несколько грубовата, — извинилась за нее Прахова. — Тридцать лет она у меня и все, как видите… Так на чем мы остановились?
— Вы собирались рассказать о знакомых Миркина, — мобилизовал Токарев остатки любезности.
— Да-да, знакомые. Но что же именно рассказать, я, право, теряюсь.
— Припомните для начала, кто навещал его чаще остальных.
«По-моему, это я уже теряюсь. Сейчас бы действительно кофейку, или даже коньяку рюмашку…»
— Если вы имеете в виду друзей, то настоящих друзей у Бориса не имелось, нет, все так себе — приятели, собутыльники. Он не делился со мной, но это как-то ощущается, вы понимаете, ходило сюда много каких-то… и все разные… Месяца три назад зачастил юноша в очках и с окладистой бородой по имени Юра, нет, скорее, Слава… Чрезвычайно странная мода распространилась среди молодежи, вы не находите? Я говорю, Петра Первого на вас нет, он бы всех живо обрил… Этого я видела много раз, и он никогда не вытирал ноги, мне кажется, что он…
Зазвонил будильник, последовала процедура приема гомеопатии.
Токарев, не скрывая нетерпения, подсказал:
— Вам кажется, что он…
— Я хочу сказать, что этот юноша вызывал у меня подозрения, это же безобразие — никогда не вытирать ноги… А еще один вечно носил берет, в любую погоду — вероятно, был плешивый — и приходил всегда очень поздно… Говорят, его недавно переехал трамвай.
Угнетенный лавиной пустословия, Токарев встал, сделал несколько шагов по комнате, опасаясь задеть какую-нибудь рухлядь.
— Кого переехал трамвай, можно не вспоминать.
— Да? — Прахова живо поднялась следом и оказалась против Токарева по другую сторону рояля. — Ах, право, так у нас ничего не получится, это мне затруднительно. Перебирать всех посетителей Бориса — никакого здоровья не хватит. Сделайте одолжение, объясните, кто персонально вас интересует, а я расскажу все, что смогу.
— Но, Антонина Валериановна, я и пришел за тем, чтобы вы рассказали все, что сможете, — Токареву никак не удавалось захватить инициативу.
— Позвольте, я не совсем понимаю. Вы арестовали Бориса за спекуляцию?
— Да.
— И вы обратились ко мне за помощью, чтобы обнаружить его сообщников? Тех, кто продолжает действовать?
— M-м… Нам хотелось бы лучше узнать его окружение.
«Все-то ты понимаешь, лукавая старуха, но битый час водишь меня за нос».
— Ай-я-яй, молодой человек!.. — укоризненно пропела Прахова. — Простите, ваше имя-отчество?
— Михаил Константинович.
— Так вот, дорогой Михаил Константинович, не хитрите вы со мной. Мне прискорбно за Бориса, что все так случилось, он был хороший мальчик и даже чувствительный, однажды, помню, я подарила ему канарейку на именины, она скоро погибла от какой-то инфекции, и он неделю ходил как пришибленный. Из-за птички! Он вообще питал слабость к разной живности, но от нее такая грязь, вы понимаете, нельзя было разрешать… Да, так о чем мы говорили? Ах, да, пусть эти люди, которые его погубили, получат свое! Я никогда не занималась доносами, но вам готова помочь от души! — в голосе Праховой взыграл пафос.