Следствием установлено...
Шрифт:
Рянский внимательно прочел заключение, вытер ладонью выступивший на лбу пот.
— А вот еще одно заключение эксперта. Магнитофон был перевязан бельевой веревкой, остатки которой также найдены у вас дома.
— Люся жива, я знаю. Она ведь жива? Я любил ее. — Рянский уронил голову на грудь, замер.
— Она жива, — подтвердил Арслан. — Но это, так сказать, не ваша заслуга. Что касается любви к ней, то, согласитесь, — несколько необычна форма ее проявления. Ваша цель действительно — женитьба на Жанне Брискиной. Точнее — на ее приданом.
— Но и тут вы просчитались, Рянский, — усмехнулся Соснин. — Брискин арестован. Вам ясно?..
— Что, что такое? Не понимаю....
— К
Рянский растерянно зашарил по столу руками.
— Вы шли к своей цели путем, который казался вам простейшим, — продолжал Туйчиев. — Убрать с дороги человека, который мешал осуществлению плана. — Туйчиев сделал паузу и продолжал: — Люся Калетдинова — вот единственная преграда на пути к желанному результату. Ведь она беременна, ждет ребенка, вашего ребенка, Рянский. Вы просили, умоляли, чтобы она избавилась от будущего ребенка, наконец, угрожали ей, но безуспешно. И тогда у вас зреет чудовищный замысел. Вы покупаете у некоего Хамраева, геолога, с которым познакомились во время туристической поездки, два детонатора и патрон аммонита. Можете ознакомиться с его показаниями, — Арслан протянул Рянскому протокол допроса. — К тому времени у вас уже был магнитофон, похищенный ребятами и ловко присвоенный вами. Магнитофон, хозяин которого, по вашему мнению, уже никогда не отыщется. Остальное — дело техники. Вы вмонтировали взрывчатку и детонаторы в магнитофон. Вот начерченная вашей рукой схема взрывного устройства из книги «Взрывное дело», забытая вами в этой же книге.
«Арслан выходит на финишную прямую, — подумал Соснин. — Что остается Рянскому? Наверное, попытаться выставить себя чуть ли не «жертвой домогательств» Калетдиновой. До чего же это все противно! Омерзительная личность... Во имя обогащения — пойти на убийство! И откуда у этого Рянского, молодого еще человека, такая вот сложившаяся стяжательская психология, которую верно уловил Арслан?»
После того, как Рянского увели, они еще долго спорили в кабинете Туйчиева.
— Нет, ты мне объясни, — горячился Соснин, — откуда у этого парня, который родился в наше время, который само слово «капитализм» узнал из учебника, откуда в его сознании пережитки прошлого?
— Не сбрасывай со счета его ближайшее родственное окружение. Ты же сам беседовал с бабкой Рянского.
«Последняя могиканша», — так окрестил ее Соснин. Вот уж кто был воинствующим носителем старых взглядов!
— Да-a, — задумчиво протянул Николай. — Как часто все же некоторые отмахиваются, а подчас и иронизируют по поводу буржуазного влияния. А оно не всегда и не обязательно с запада. Ведь Рянский — ярчайший тому пример.
— Верно, — согласился Арслан. — То, что совершил Рянский, имеет в основе комплекс причин, но решающая все же...
— ...Семья, — закончил его мысль Николай и, вынув записную книжку, быстро нашел нужную страницу. — Вот послушай...
— Кто на сей раз? — с улыбкой спросил Арслан.
— Макаренко, — не обращая внимания на чуть иронический тон друга, быстро ответил Соснин и прочел: «Воспитывает всё: люди, вещи, явления, но прежде всего и больше всего — люди. Из них на первом плане — родители...»
— Мы, к сожалению, — задумчиво произнес Туйчиев, — имеем дело уже с результатами дурного примера, дурного воспитания. Перевоспитывать куда труднее. Да и всегда ли это удается?
— Ну, дружище, не будь таким пессимистом. Один бандит и один подлец, убийца изолированы. Свое дело мы в данном случае сделали неплохо, а?
Вчерашний педсовет был бурным. Обсуждению подлежал поступок десятиклассников. Такого на памяти Владимира Сергеевича
Готовя педсовет, директор мучительно искал ответа на основной вопрос: что, как и где просмотрела школа. Ему понравился тот нелицеприятный разговор, который состоялся. Хотя, конечно, и были попытки свалить все на извечные объективные причины: перегруженность школьной программы, классов, занятость учителей и родителей.
«Семья и школа, — думал Владимир Сергеевич, — да, конечно, — это основные компоненты, существенно влияющие на формирование личности. Но почему из них нередко выпадает сама личность? Для нее не оказывается места в этой схеме. Так уж повелось, что ответственность за недостатки в воспитании некоторые родители целиком возлагают на школу, а мы — на родителей. И ведь все прекрасно понимают: нужен единый фронт. Но почему-то далеко не всегда так получается. Вон как разошлась мать Лазарева, — вспомнил он. — «Это вы, вы испортили мне сына!» — в гневе кричала она. А Осокина широко открытыми от удивления глазами смотрела на сына и все твердила: «Он же такой тихий, никого не обижал. Как же так?..»
Пожалуй, ответ на этот вопрос дала Нина Васильевна. Молодец, хорошо выступила. Умно.
— В силу ряда причин Дима Осокин оказался не столько преступником, сколько жертвой. Ребята поэнергичней его просто третировали. Так он сперва стал тихоней, и так потом сорвался... Видели ли мы это? Увы! Не снимая ответственности со всех нас, я все же основной упрек адресую Елене Павловне. Ведь вы, Елена Павловна, второй год являетесь классным руководителем нынешнего 10 «Б» и не имели права не замечать этой затянувшейся болезни.
— Поведение и успеваемость Осокина не вызывали у меня тревоги, — бросила реплику Елена Павловна.
— Вот, вот, — подхватила завуч, — в этом и кроется главная опасность вашего педагогического кредо: тревогу внушает лишь двоечник и поэтому надо как можно быстрее перетащить его на спасительную тройку, а...
— Но это же основной показатель нашей работы! — недоуменно перебил ее кто-то из учителей.
— Верно. Основной, но не единственный, — отпарировала Нина Васильевна. — И вы прекрасно знаете — не может быть обучения, которое дает только сумму знаний. А разве человек — тоже не основной наш «показатель»? Я имею в виду нравственное воспитание, нравственное развитие. Но если учитель не видит ученика, его внутренний мир только потому, что тот не отстающий, можно ли всерьез говорить о каком-либо воспитании? А в случае с Осокиным получилось именно так. Он, пожалуй, больше других жаждал самовыражения и самоутверждения. Способствовала ли этому вся атмосфера в классном коллективе? Нет. И вот, начав с кражи классного журнала, Осокин кончил ограблением. Разве нам с вами не известно, что дурные поступки являются часто прямым результатом неудовлетворенности собой? Поймите, я не оправдываю самих ребят, но мы, взрослые, где были? Вот где лежит наш общий и, прежде всего, ваш, как куратора, Елена Павловна, просчет.
— А Лазарев? Я же сигнализировала!..
— Что касается Лазарева, то здесь иная крайность. Уж он-то всегда был в поле нашего зрения, но как однобоко! Мы захваливали его за успехи в учебе и спорте, журили за шалости и проделки, а в общем пытались втиснуть его незаурядную натуру в прокрустово ложе мелочной регламентации...
— Совершенно верно, Нина Васильевна, — поддержал ее директор. — Прошу извинить, что перебил, но не могу в этой связи не привести слова Менделеева о том, что регламентация каждого шага убивает развитие в учениках самостоятельности, а это, при известных характерах и условиях, приводит к уродствам...