Следующая остановка - жизнь
Шрифт:
— Я его боюсь, — снова вырвалось у Юли.
— Ну и дура. Он глуп, может быть, и болтун, но безобидный. Я его знаю как облупленного. Наболтает с три короба, а шоколадки к празднику не пожалеет. Игорь тот просто и не подумает об этом, шибко отключённый.
— А Аркадий?
— Что Аркадий? Ты насчёт шоколадки? Нет, Аркадий не станет дарить шоколадку, он принесёт тебе денежку в конверте, а уж ты покупай… хочешь шоколадку, хочешь колготки, а то и что подороже. Так, ты мне зубы не заговаривай, балдеть по поводу того, какой Аркадий исключительный,
Но что-то Юлю удерживало.
— Римму Митяй, правда, выгнал, — сказала неуверенно. — Но Римму ты знаешь, она своего не упустит, она обхаживает его: приходит готовить, гладит бельё. Думаю, иногда и ночует у него. Ни за что не отдаст его легко! О разводе ничего не слышала. Митяю не верю, потому что он, по-моему, никого любить не может. Мне кажется, просто так пожить, побаловаться, поиграть он готов, но ведь бросит! — Юля вздрогнула от этого слова, потому что оно — подменой — подскочило к языку в последний момент, хотела она сказать — «продаст», «предаст». Вот эти слова твердятся не ею — её ребёнком, в самой глуби его быстро развивающейся жизни.
— Ну ладно, ясно. Из тебя, как из Игоря, слова правды не вытянешь. — Ира бросила трубку.
Будни, со строгостью компьютерных файлов, с долгим утомительным сидением на одном месте, с общими обедами на работе, вечерними ужинами с мамой тянулись бесконечно. Вместе с тем они пролетали быстро — она не успевала прожить дни полностью. А за один, сегодняшний, когда, казалось, жизнь должна замереть и вовсе — под атакой снега (а может, и не снега), поглощающего воздух, она прожила больше дней, чем за предыдущие полгода.
Просмотрела пролетевшие за полгода дни, как в кино. Они накапливали усталость, притушивали праздник считанных минут, что она проводила наедине с Аркадием. Осторожны и нежны его руки, участлив голос, но — спать, скорее спать. Даже в субботы с воскресеньями иногда у Аркадия деловые встречи, проверка торговых объектов… Дни проскакивали не испитые. Её мучает жажда. Сейчас уткнуться бы в Аркашу, сказать: «Держи меня крепко. Собери меня обратно в меня». А его нет. Даже сегодня, когда все до одного — дома!
Это «сегодня»… остановило… обнажило… раскрыло… — повторяется и повторяется. Ей не по себе…
— Тебе нехорошо, доченька? Ты много пережила за сегодня…
— Мама! Как хорошо, что ты прервала… — Юля садится.
— Тебе не по себе…
— Мама, пойдём на улицу.
— Я думаю, подъезд завалило. Если тебе душно, я открою окно. — Мама укрывает её пледом, открывает окно, садится на тахту рядом, обнимает. — Ты волнуешься об Аркаше. И столько сегодня ты узнала нового… Надо выделить главное. Главное — Аркаша. Надеюсь, с ним всё будет хорошо. Ты успокойся. Но послушай… Тебе нужно сейчас быть с ним как можно больше. Я не хочу, чтобы ты рвалась между ним и мной. Пока нет ребёнка, тебе очень важно побыть с ним вдвоём, — повторяет мама одно и то же. — Аркадий лечит тебя. Приедет Бажен, мы с ним снимем квартиру. Я тебя освобожу от себя.
— Мама, что-то совсем не так, — говорит Юля.
Снег сыпется в комнату. Мама закрывает окно.
— Пойду, принесу тряпку, надо вытереть лужу.
— Потом, мама. Посиди со мной. Я хочу, чтобы ты жила со мной, чтобы всегда была рядом.
Звонит телефон. Юля берёт трубку, мама идёт к двери.
— Юлька, здравствуй. Представляешь себе, что выкинул твой братец? Сбежал от меня без объявления войны — оставил записку: «Уезжаю навсегда». Ты что молчишь? Он появился или нет?
— Нет.
— Ну и что мне теперь делать, когда вы все бросили меня? На кой чёрт мне коровы и прочая живность? Что вы там себе думаете — мне лопнуть одному?
— Ты не один.
— Любку, что ли, имеешь в виду? — Отец так громко кричит, что под его голосом мама останавливается у двери, а потом подходит ближе к телефону. — Любка много не съест и домой не возьмёт — её сын гуляет в армии. А ведь это ты, Юлька, сокрушила мою жизнь. Ты удрала, и всё рухнуло.
Юля может сказать «Ты загнал маму. Если бы она осталась с тобой, умерла бы», но мама — рядом и жива, зачем что-то говорить?
— Попроси его позвонить, когда он появится.
Юля не сказала «Он долго не появится. Самолёты не летают». Из этого следовал бы прямой вывод: ищи блудного сына под боком, у бабки с дедом, возвращай домой.
— Хорошо, — сказала Юля, — я попрошу его позвонить.
— А ты совсем не скучаешь по отцу?
Его вопрос виснет дымом над ней и мамой.
— Как чувствует себя мама? — спрашивает отец.
— Хорошо, — отвечает Юля.
— Ну, поговорили. Негусто. Впрочем, и раньше-то из тебя слова не вытянешь. Передай маме привет. Она не хочет поговорить со мной?
Но Юля не отвечает, кладёт трубку.
Мама — камышинка, качается рядом под ветром отцовых слов. Из бледности — два красных круга и — прошлое из глаз. Неужели она всё ещё любит отца?
— Ты хочешь к нему? — спрашивает её Юля.
Воздуху после разговора с отцом стало ещё меньше. Почему не звонит Аркадий?
Снова звонит телефон.
Не дождавшись маминого ответа, Юля берёт трубку.
— Юш, я добрался до бабушки с дедушкой, они собирают обед. Пожалуйста, позвони, когда прекратится снег.
— Звонил отец. Зол. Хочет вернуть тебя.
— Надеюсь, ты не сказала ему, что у вас снег и самолёты не летают?
— Не сказала.
— Спасибо. Бабушка хочет поговорить с мамой.
Юля передаёт маме трубку, а сама, кутаясь в плед, выходит из квартиры.
Один глоток воздуха!
Дом тих. Люди вымерли.
Дверь парадного открывается тяжело, а ведь она не может быть придавлена снегом — над крыльцом козырёк! Намело и сюда. Снег по колено, но всё-таки можно стоять прижавшись к двери и дышать. Садик, улицы — под снегом. И, кажется, сверху тоже намётаны сугробы, только эти сугробы движутся вниз.