Следующая остановка - жизнь
Шрифт:
— Тогда он не звонил бы мне, а думал бы, куда деть тело. Нет, Митяй не убил Аркадия. Но Митяй был зол. Орал во весь голос.
— Что же он орал?
— Что он — благодетель, что он вытащил Аркашку из небытия на свет, что фактически он — хозяин фирмы, так как и идея, и первые деньги, и связи — его.
— Это так?
— Так.
— Тогда почему он не стал президентом компании?
— Не знаю. Может, в прошлом у него было что-то такое, что не должно обнаружиться, и он не хочет засвечиваться, поэтому и прикрылся Аркадием? Не знаю. Знаю: он внёс первый взнос за Аркадия.
— Аркадий говорил: он вернул все деньги Митяю.
— Митяй так не считает.
— Почему ты ничего не говорил мне раньше?
— А какое я имел право? Тебе всё это должен был рассказать Аркадий, не я.
— Как ты думаешь, он сможет дойти до дома?
Машины захлёбываются, буксуют, но всё-таки хоть немного, хоть и очень медленно, да раздвигают снег. Будем надеяться, справятся. Я живу на Проспекте. Смотрю в окно, как они стараются. Сугробы по бокам мостовой чуть не до окон высокого первого этажа.
— А наши окна выходят во двор, Проспекта отсюда не видно.
— Дойдёт, не волнуйся. Лучше приготовь пока обед.
— Обед есть.
— Вот и хорошо.
— Скажи откровенно, Митяй много напортил с Генри?
— Не знаю, Юля. Митяй кричит, что он вправе делать то, что он хочет.
Снежный день продолжается. Кого-то завалил до смерти, кого-то проявил в его сути.
— Не нервничай, Юша, он скоро придёт. Давай лучше приготовим что-нибудь вкусное.
— Ты попросила Асю позвонить, когда она дойдёт?
Ася пошла домой, потому что нужно сварить мужу макароны.
Юля звонит Асе. Подходит к телефону муж.
— Ася дома? — жёстко спрашивает Юля.
— А разве она пошла? Я понял: она остаётся.
— Вы же сказали ей, что не можете сами сварить макароны! А вы знаете, что происходит на улице?
— Господи! И давно она ушла?
— Два с лишним часа назад. Снега больше, чем на метр.
— О, Господи! — И столько в этом «О, Господи!» страха, что Юля смягчается. Может быть, Ася не так поняла мужа, может быть, он просил её остаться?
— Что же делать? — потерянный голос. — Я спал утром, когда она ушла. Я бы ни за что не пустил её! Что же теперь делать? Уже восемь вечера. Где она? По нашей улице не пройти. Мы живём близко к лесу, и здесь чистят в последнюю очередь. Дай бог, чтобы она догадалась поехать на метро. Хотя при чём тут метро? Как могли бы дойти до него машинисты и другие работники? Спасибо, что вы позвонили, я попробую встретить её.
— Вы или разминётесь, или сами утонете в снегу.
— Господи! — ещё раз вздохнул голос. — Господи, помоги! — попросил он.
Господи! — охнула Юля следом за Асиным мужем. — Только бы Ася дошла! Только бы Аркадий дошёл! Два близких человека. Её семья. Мама, Аркадий, Ася и ребёнок в чреве. Ещё Бажен… Ещё Генри. У всех у них общая кровь…
Муж любит Асю. Муж не говорил Асе, чтобы она шла. Она пошла потому, что хотела успокоить мужа: есть доллары, какое-то время они будут сыты.
У Аси сегодня день рождения и — доллары, вот она и пошла. Хороший получился праздник — в снегу!
— Хочешь, я расскажу тебе, как познакомилась с отцом? Давай-ка, чаю попьём. Самое худшее времяпрепровождение — бояться, что может случиться что-то плохое. Перестань думать об Аркадии и об Асе, ты не помогаешь им, ты только тормозишь их. Освободи их, не парализуй их волнением и страхом, дай им возможность бороться.
Мама ставит перед Юлей пышные оладьи на цветастой тарелке.
— Когда ты успела, мама?
Она голодна, не просто голодна, она съест сейчас всё, что есть съедобное в доме!
— К оладьям дать варенье, сметану или растопленное масло?
— Сначала хочу супу.
С каждой ложкой горячего душистого маминого борща становится легче.
— Я пришла на выставку. Честно говоря, иногда мне становится на выставках нехорошо. Пожилой мужчина с красными прожилками на щеках и на носу в упор смотрит на меня. Из дали дальней. Видно, любит поесть, выпить, видно — сладострастен. Обычный человек. Но почему-то начинает кружиться голова, щекотать в груди, знаешь, так, когда хочется кашлянуть. А иногда кажется: вот-вот потеряю сознание. Странно действует на меня живопись.
— Может, некоторые картины вбирают в себя зло, а ты чувствуешь?
— Не знаю, Юша, может быть. А в тот день и по радио, и по телевидению говорили об этой выставке — «собрана оригинальная экспозиция». Не успела войти, прежде картин увидела его. Людей в тот час было немного. Будний день, утро, я прогуляла какую-то лекцию. И стоит красавец.
— С сигаретой?
Мама усмехнулась.
— Подскочил ко мне. «Здравствуйте, — говорит. — Я загадал, если сейчас войдёт девушка, я на ней женюсь!»
— Ну, а ты что сказала?
— Я почему-то дар речи потеряла. Тот юноша совсем не походил на сегодняшнего… — мама поискала слово, — человека. Ни прокуренных жёлтых зубов, ни сытого выражения… «Девушка не умеет разговаривать? — спрашивает он меня. — На «здравствуйте» хочется услышать в ответ «здравствуйте». — И вдруг запнулся. Уставился на меня. Стоим и стоим. Смотрим и смотрим. Тут ещё кто-то входит. И ещё. Художники, устроители, посетители. А мы стоим и смотрим друг на друга.
— Картины-то ты увидела?
— Нет, — качает головой мама, — ничего я в тот день не увидела. Взял он меня за руку и повёл с выставки. Тут ещё и удачный день выдался: весна, птицы поют.
— И где же вы ходили, о чём говорили?
— Говорили? Мы целовались. Можно сказать — «до упаду». Целовались, не могли оторваться друг от друга.
— И курить перестал?
— Перестал. И, странно, мне нравился терпкий запах сигарет, мужской дух от него.
— А потом?
— Что «потом»? Пошли ко мне домой. И… зародился Бажен.