Следы говорят
Шрифт:
хвои. Стою под сосной и слушаю. Всё чаще и чаще умолкает певец – уже поздно.
Раздается выстрел. Птица падает, задевая сучья. Подхожу к ней. Вот это здорово! – рядом
моя ель. В увлечении я и не заметил, как добрался до места своего ночлега. Петух упал
прямо к моему «гнезду».
Вблизи тока ночью не развожу костра: можно испортить утреннюю охоту. Снимаю
резиновые сапоги, – они холодят. Натягиваю вторые шерстяные носки и укладываюсь в
теплой одежде на мягкой еловой подстилке.
Перед рассветом, с ружьем в руках, иду к пню, где сидел с вечера. Прислушиваюсь. Вот-
вот должны затоковать.
Но вместо песни мошника – треск валежника. Кто-то смело идет по острову, ломает
сучья. Охотник не враг себе, так не пойдет, а зверь здесь водится. Только по слуху не угадать
– медведь это или лось. Глухари послетали, а треск продолжается... Прикидываю в уме: если
лось – пойдет с острова в кустарники, к югу. А медведь, – не миновать ему пути по просеке
через мою гряду. Не пойдет же он в топкие глади! Решаю проверить. Торопливо, но
осторожно спешу к просеке... Да, сюда правит. Медведь! Закладываю в стволы жаканы:
накоротке и на чистом месте разрывные пули лучше. Левым плечом прислоняюсь к сосне, –
так буду скрыт и стрелять удобно. Жду и размышляю: не надо горячиться; легко ранишь –
только обозлишь зверя, в драку полезет. Подпущу в упор и наверняка всажу две пули. Пока
опомнится – успею добавить ему крупной картечи.. Главное – не теряться...
Темный силуэт приближается... Я чуть было не поторопился: навел стволы, а силуэт
растаял в полумраке. Но вот опять донесся шорох ветвей. Вновь поднимаю стволы, навожу
их на зверя и... обессиленно опускаю ружье... Человек! Не зная приемов глухариной охоты,
он и себе и мне испортил утро.
С тех пор взял я за правило: никогда не брать на мушку неясный силуэт. Горячность –
часто до беды доводит.
В сумраке ночи по звуку шагов не всегда определишь, кто бродит, зверь или человек.
Если не хочешь напугать зверя – стой скрытно и жди, пока четко не вырисуется его фигура.
ТАИНСТВЕННЫЙ ЗВЕРЬ
Я вышел из шалаша на тетеревином току, подобрал трофеи – двух косачей, уложил их в
мешок так, чтобы не мялись лиры хвостов, и березовой опушкой побрел к дороге.
Поглядывая по сторонам, замечаю, что почва местами изрыта, прошлогодние листья
разворошены. «Ясное дело, – думаю, – барсук личинок искал, его работа». Подхожу ближе,
надеясь увидеть следы когтистых лап, а передо мною отпечатки копыт с задними пальцами!
Похоже, олень наследил. Но ведь он лишь в снегу копается, добираясь до мха, зачем же ему
землю рыть? Да и откуда он мог здесь взяться? Лоси и козы здесь водятся, а оленей никогда
не бывало.
Не стал я долго разбираться в следах. Не до того было в то солнечное утро.
Весеннее ликованье – голосистые раскаты зяблика, звонкие трельки овсянки, посвисты
лесного конька, воркованье вяхиря – наперебой гремит из каждого куста. В потоке птичьих
песен выделяется барабанная дробь, – это дятел как бы заправляет всей «музыкой». И
странное дело: замрешь на миг, а уже отовсюду слышатся чуфыканье, шипенье токующих
чернышей, томное квохтанье тетёр. До следов ли тут!
Прошло время токов. Но и в июне я заглядывал в знакомый березняк. Там у меня было
тетеревиное гнездо для наблюдений. Не запомни я сразу можжевелового куста, ни за что бы
потом не наглядеть мне наседки. Умело пряталась она: пестрые и бурые полоски её перьев
рябили и терялись среди стебельков и веточек, окружавших гнездо. Подойдешь шагов на
пять – птица прижмется, сливаясь с растительностью, одни лишь глаза поблескивают. Скоро
должны были вылупиться цыплята, и тетёра упорно сидела, не сходя с яиц.
Являюсь однажды к гнезду и нахожу его растоптанным; насиженные яйца кем-то
съедены. Перья валяются; значит, погибла и сама тетёра. Инстинкт высиживания сильнее
страха, – он-то и приковал тетёру к гнезду, заставляя прятать его от врага. А враг оставил
ранее уже виденные мною следы – отпечатки копыт с пальцами. Просто теряюсь в догадках,
кто бы это мог быть? Похоже, надо винить кабана-одинца, но в этом краю о нём и понятия не
имеют.
Осенью, по чернотропу, окончательно выявился таинственный зверь. Выбрали мы с
колхозными охотниками лесную поляну и положили на ней павшую лошадь: задумали
привадить сюда – к одному месту – волков, чтобы по снегу обложить и уничтожить их.
Наведались к приваде и радуемся, что звери принялись за неё. Разглядываем «волчьи»
следы, и – глазам не верим! Опять на земле отпечатки копыт.
Сомненья нет, кабан-секач, как всеядное животное, польстился на приваду. Сильный и
смелый при защите, он никого не боится, в слепой ярости кидается прямо на врага, стремясь
срубить его своими остро отточенными клыками. Ему и волк уступает дорогу.
Но откуда взялся этот зверь?
Вскоре выпал снег, и вепрь как в воду канул, – видимо, откочевал. За всю зиму нигде
больше не обозначался его след.