Следы в ночи. Инспектор Уэст и дорожные катастрофы. Вынужденная оборона
Шрифт:
Преподобный Питер Вейт был более худощавым, чем на фотоснимках. В нем было что-то мальчишеское, особенно пухлые красивые губы. При виде удостоверения он нахмурился. Похоже было, что он близорук. На нем был бледно-серый костюм, который морщился на плечах, как будто недавно промок и не был после того отглажен.
Он поднял глаза.
— Из Скотланд-Ярда? Старший инспектор Вест? Уверен, что слышал ваше имя. Ну, входите же, старший инспектор. Входите! По правде говоря, я ожидал другое лицо, молодую леди, и слегка разочарован, но возможно, ей еще рано, ведь еще нет и половины, не правда ли? Надеюсь ваше дело не потребует
— Вряд ли наша беседа затянется, — успокоил его Роджер.
Мисс Эйкерс?
Он вошел в прихожую.
Скорее это был крохотный коридорчик, из которого вели три двери. Одна была распахнута, виднелось более ярко освещенное помещение. Свет струился со стен, сплошь увешанных плакатами и лозунгами, в большинстве своем необыкновенно яркими, рисунки были примитивными, как если бы их выполняли дети. На одной из стен были прикреплены полки, на которых пачками были сложены листовки.
— Мм-ээ… мы можем перейти в мою личную комнату, — сказал нервничая Вейт, — там удобнее, стулья и…
— Меня интересует как раз штаб вашей компании, — сказал Роджер, проходя в освещенную комнату. Она оказалась гораздо больше, чем он думал, причем все четыре стены были покрыты «наглядными пособиями». Преобладали красный и зеленый цвета.
Посредине стояли четыре, сдвинутых вместе, стола. Они были завалены стопками конвертов. Тут же лежали ручки и стояли чернильницы. Рядом — четыре стула. В конце комнаты перед окном находился письменный стол, на котором тоже громоздились бумаги и стояла серая портативная пишущая машинка.
— Похоже на избирательный участок, — весело сказал Роджер.
— Вы так считаете? — Вейт говорил невероятно осторожно. — Самое важное, что пока помещение говорит о неослабевающей деятельности, инспектор. Когда приходят добровольные помощники, им приятно видеть, что до них побывали здесь и другие и что стулья освободились специально для них, чтобы они могли тоже потрудиться. Вам многое известно о… о моей Компании, инспектор? Я, нет, я не должен садиться на своего излюбленного конька, ведь у вас ко мне, наверное, имеется дело, не так ли? Чем могу быть полезен?
Роджер все еще оглядывался.
— Много ли из тех, кто помогал вам в прежние времена, остались вплоть до настоящего времени?
— Э-э? Ах, старые помощники? Ну, их человека два-три. Может быть, вы не знаете, что я начал в Лигейте, а это далековато отсюда. Несколько человек перебралось поближе, они приходят регулярно, но должен сознаться, что поддержка общественности весьма незначительна, можно сказать, что практически она равна нулю.
Роджер изучал своего собеседника и одновременно давал ему время прийти в себя.
Человек менялся буквально на глазах. На его детски-округлой физиономии появилось нетерпеливое выражение, как будто он очень хотел, чтобы Роджер выслушал его.
Он ухватился за лацканы своего пиджака, вся его поза напоминала оратора на митинге. Впечатление было странное: он вызывал к себе сострадание и одновременно уважение. Голос у него постепенно крепнул и густел.
— Одним из крупнейших человеческих недостатков является страх перед собой и бессердечие к другим. Конечно, бывает и сострадание, я не спорю. Но, какой прок от сострадания, будь то мужчина, женщина или малый ребенок, если он попал под машину и либо на всю жизнь остался калекой,
Сейчас глаза пастора горели страстным огнем. Одна рука приподнята, пальцы указывали в небо, а он проникновенно говорил:
— Скажите мне, кто же он такой, как не убийца, если он действительно убивает или калечит? Почему он не несет такой же ответственности, как прочие убийцы? Скажите мне, почему?
13
Пастор говорит
Голос Вейта заполнял все помещение. Он казался возбужденным, как будто бы верил, что произносимые им слова ниспосланы свыше. Палец его все еще указывал на небо, рот полуоткрыт, как будто бы он готов был без конца повторять свое «почему».
— Думаю, что я могу вам ответить, почему, — спокойно сказал Роджер, — но бывают случаи…
— О, я еще ни разу не встречал полицейского, который не защищал бы той свободы, с которой у нас принято трактовать даже те либеральные законы, которые ныне действуют в отношении преступных водителей, — перебил его Вейт.
Снова произошла метаморфоза, но на этот раз он не стал таким бесцветным, как до вспышки энергии.
— Мне думается, что дело объяснимо. Конечно, вам нелегко отрешиться от привычных норм. Но, если бы я сумел добиться поддержки у какой-нибудь влиятельной организации… — он снова замолчал, а потом совсем иным тоном задал вопрос: — Скажите мне, вашим людям нравится то, что они вынуждены делать после фатальных аварий: перевязывать раны, рассматривать изуродованные тела, раздробленные кости?
— Нет, им не нравится, — воскликнул Роджер так резко, что Вейт моментально умолк, — хотя мы и не рассматриваем автомобилистов, как расу убийц. И, если бы вы ограничили свою кампанию, вы сумели бы добиться больших успехов и принесли бы несомненную пользу.
— Именно так они все и говорят, — покачал головой Вейт, — умерьте свой пыл, остыньте так, чтобы убийцы могли свободно пролезать через тысячи лазеек в законе. Закон нужно винить не меньше, чем самих водителей, велосипедистов, или неосторожных пешеходов, нарушивших правила уличного движения. Старший инспектор Вест, вы когда-нибудь изучали мои предложения? Потратили ли вы когда-либо хотя бы одну минуту своего драгоценного времени, чтобы узнать, каковы мои конкретные предложения и в чем суть возглавляемой мной кампании? Скажите правду!
— Специально — нет…
— Во всяком случае вы хоть честно в этом сознаетесь, — сказал Вейт своим глуховатым голосом, — большинство людей притворяются, будто они досконально ознакомились с моей программой, когда в действительности ограничились просмотром заголовков газет и раз и навсегда заклеймили меня как надоедливого фанатика, а, может, даже и шарлатана. Впрочем, если они и правда ограничиваются только чтением газет, то такой вывод вполне естественен. Старший инспектор, взгляните вот на это!