Слэм
Шрифт:
Подобного я не слышал от нее много недель. Месяцы, может быть.
С большим опозданием я утихомирился и извинился — не один раз, и мы обнялись и даже поцеловались. Мы уже черт знает сколько этого не делали. Но это была первая трещинка. После нее остальные появлялись уже куда проще.
Алисия и Руф уснули, а я пошел позаниматься скейтингом, а когда вернулся, дома была моя мама — она сидела на кухне, держа на руках Руфа.
— Это папка, — сказала она. — Алисия впустила меня, но она вышла пройтись. Я заставила ее выйти подышать
— Ну и посидим втроем, — ответил я. — Это славно.
— Как твой колледж?
— Все в порядке, — ответил я.
— Алисия говорила мне, что у тебя неприятности.
— А, это ничего.
Она посмотрела на меня.
— Точно?
— Да. Честно.
И я говорил честно. В самом деле это оказалось незначительным событием.
17
Через пару дней после драки в колледже и ссоры с Алисией позвонил мой папа и предложил мне посидеть с ним в ресторане. Он уже звонил мне в тот день, когда родился Руф, но не удосужился прийти в гости посмотреть на ребенка. Он ссылался на то, что у него куча работы.
— Можешь взять с собой ребенка, если хочешь, — сказал он.
— В ресторан?
— Сын, — сказал он, — ты меня знаешь, я на своем опыте почти ничему не научился, так что посоветовать ничегошеньки не могу. Но одну вещь я помню: если ты молодой папаша, тебя обслужат в любом пабе.
— А почему тебя не обслужат в пабе?
— Не меня, дурень, тебя. Ты ж у нас несовершеннолетний. Но если у тебя с собой ребенок, никто тебя ни о чем не спросит.
Я не стал тратить время, объясняя ему, что я и сам могу выпить в ресторане, если со мной взрослый. Мама всегда заставляет меня выпить бокал вина за обедом, чтобы приучить пить в меру. Если это единственный совет, который он в состоянии мне дать, я разобью его сердце, если признаюсь, что и этот совет бестолковый.
Я дождался, пока рядом не оказалось никого, достал Тони Хоука из-под кровати и присобачил его на стену с помощью старых кусочков клейкой ленты, остававшихся на нем. Он немного помялся, но оставался достаточно живописным, чтобы объяснить мне, что на уме у моего папы.
— Это было естественно для моего отца — стремиться сделать что-то для своего ребенка, но он превзошел себя, основав Национальную Ассоциацию Скейтинга, — сказал Тони.
Тони часто шутил, а это была меткая шутка. Я имею в виду, это не было шуткой в книге. Его отец действительно организовал Национальную Ассоциацию Скейтбординга просто потому, что его сын был скейтером. Мой-то папа костер бы не развел, если бы я замерзал.
— Да ладно уж, — сказал я. — Мой папа не такой, он...
Я не знал, что сказать. Признаться, что он ненавидит всех европейцев, мне было стыдно.
— Фрэнку и Нэнси Хоукам — в благодарность за неиссякаемую поддержку, — сказал Тони.
Это было написано на титуле
— Если я напишу книгу, я не буду упоминать в ней отца, даже если это будет автобиография, — сказал я. — Родила-то меня мама.
— Я родился случайно, — ответил Тони. — Моей маме было сорок три, а папе сорок пять, когда я был зачат.
Он знал, что я тоже родился случайно. Он был в курсе того, что мои мама и папа были совсем наоборот...
— Моему папе будет сорок пять, когда мне... — я стал считать, — когда мне исполнится двадцать восемь.
— Поскольку мои родители были достаточно взрослыми людьми, когда я родился, они переросли обычные страхи мам и пап и относились ко мне скорее как дедушка с бабушкой.
— Мой папа был недостаточно взрослым, чтобы быть отцом, не то что дедом, — сказал я.
— Мы развеяли его прах над океаном, но немного я сохранил, — сказал Том. — Недавно мы с братом рассыпали его в гараже.
Отец Тони умер от рака. Это была самая грустная часть книги. Но я не понимал, зачем он говорит мне эти вещи, когда речь идет о том, что от моего папаши нет никакого толку.
— Извини, — сказал я. Я не знал, что еще можно сказать, поэтому снял плакат со стены, свернул его и положил снова под кровать.
И вот папа пришел, поздоровался с Алисией, сказал всем, кто хотел это выслушать, что ребенок — вылитый я, а потом положил Руфа в коляску и повез его в итальянский ресторан в Хайбери-Парк. Там был кабинетик с длинными кожаными диванчиками, и мы поставили туда, подальше от дороги, коляску. Многие засматривались на нее.
— Они небось думают, что мы — пара пидоров, которые усыновили ребеночка, — усмехнулся папа.
Он этим хотел сказать, что мы смотримся на один возраст (что было неправдой — да и теперь неправда).
Он заказал два пива и подмигнул мне.
— Ну, — сказал он, когда принесли заказ, — я пью пиво с моим сыном и его сыном. С сыном и внуком, черт его подери!
— Ну и каково это? — спросил я.
— Не так плохо, как я думал. Может, потому, что мне нет тридцати пяти.
Он взглянул на другой столик, где две девушки ели пиццу и смеялись. Я оценил, почему мой папа рассматривает их.
— Видел этих? — спросил он. — Я бы с удовольствием опрокинул бы такую вот, любую из них, чтобы за тобой угнаться...
Если бы вы прилетели в гости на Землю с другой планеты, вы бы по большей части не поняли, о чем мой папа толкует, даже если бы выучили язык. Хотя довольно быстро бы разобрались, когда он жалуется, что на мели, или на кого-нибудь глаз положил, или ругает европейцев. Для всех этих вещей у него миллион выражений, а для всего остального почти нет слов.
— Ой, — сказал он, — вот это второй мой совет. Нет ничего лучше, чем ребеночек, если хочешь познакомиться с бабенкой.
— Ага, — сказал я. — Здорово.