Слепцы
Шрифт:
– Но простите… Простите, если я что-то не понимаю… Вы хотите сказать, что надо жить, ведя себя, как последняя тряпка? Вы хотите сказать, что, когда бьют по щеке, надо улыбаться и благодарить подонков? Вы это хотите сказать?
– Нет, – спокойно отвечал Кондрат Филиппович. – Это я не имел в виду.
– Но тогда что делать? Что делать?! – воскликнула, вскакивая, Дарья Сергеевна.
– Не знаю, – устало зевнул старик. – Но задача решения больше не требует. Поздно. Все всех уже убили.
После этого в пещере наступила такая тишина, что, казалось, еще немного и станет слышно,
Больше, насколько помнила Мария, никто и никогда не заводил снова разговоров о загадочном Катаклизме. Когда появился Герман, у людей затеплилась надежда узнать, была ли все-таки война или нет. И если да, то кто победил в ней? И что творится снаружи, если за столько лет о них никто не вспомнил? Надежда не погасла и сейчас. Память ведь может и вернуться.
– В пещерах все возможно! – говорила Ханифа. И она была права.
Вспоминая тот памятный день, когда они в первый и последний раз говорили о ядерном оружии, Мария достигла берега Анатолии – самого красивого озера их пещеры.
Наташа Сорокина сравнивала озеро с изумрудом, вставленным в оправу. Мария не знала толком, что такое изумруд и почему этот камень так ценился в старые времена. А вот озеро девушка обожала больше, чем все подземные красоты, вместе взятые, и готова была любоваться им часами напролет… если бы у нее были эти часы. И все же каждый раз, сбегая к воде по ступенькам, Маша на миг замирала, любуясь открывающимся видом.
Озеро Голубое, чьи воды поблескивали немного дальше, Маша не любила. Оно выглядело слишком уж грустно, неприютно, на его берегу хотелось плакать. А Маша слезы лить терпеть не могла. Мимо весело пузырившейся Купели девушка проходила равнодушно. Возможно, потому, что слишком много времени проводило племя на берегах теплого источника.
А вот Анатолия… Глубокие, спокойные воды цвета ультрамарин омывали обрывистые берега, покрытые от подножия до потолка разноцветными полосами и разводами. Говорили, что это – следы катастрофических наводнений, но Мария не очень-то в это верила. Она не могла себе представить, чтобы небольшое озерцо затопило всю пещеру, хотя и сама видела пару раз, как вода Анатолии вдруг вздувалась, поднималась, захватывала ступеньки выбитой в скале лестницы… чтобы вскоре, обессилев, откатиться назад. В озере, точно в зеркале, отражалась душа Маши – задумчивая, слегка печальная, погруженная в себя…
Но время шло, побудка приближалась, а с ней суета и шум, поэтому дальше медлить было нельзя. Торопливо спустившись к воде, Мария сбросила одежду и, крепко держась руками за край рыбачьей площадки, погрузила тело в ледяную воду Анатолии.
– У-у-ух! – выдохнула девушка.
Вода обожгла кожу. Озноб, похожий на судорогу, молнией пронизал все тело, и когда Мария секунду спустя выскочила на площадку, ей показалось, что в пещере наступили тропики. Зато сонливости – как не бывало.
– Теперь хватит на целый день. Бодрое утро, Маша! – улыбнулась Острикова, натягивая куртку прямо на мокрое тело. Простудиться она не боялась – шкуры летунов обладали очень полезным свойством: мгновенно впитывали влагу и почти сразу высыхали.
Мышка уже поднималась по лестнице навстречу просыпающемуся племени, когда за ее спиной воду вспенил мощный удар широкого, раздвоенного хвоста озерной твари. Маша замерла, оглянулась. Рыба исчезла. И все же девушка чувствовала: в озере у самого берега кто-то есть. И этот кто-то пристально смотрит на нее.
В этом и заключалась вторая причина, по которой Острикова так любила окунания: Маша обожала щекотать себе нервы. Понимала, что это глупо, что одно из таких купаний может стоить ей пальца.
А может быть, и не только пальца. Маша сама не помнила этого, но ей рассказывали, что, когда пятнадцать лет назад в озеро сбросили раненого миротворца, рыбы разорвали его на куски за считаные минуты. Правда, тот человек истекал кровью и был не в силах бороться… Да и помочь ему было некому, а ее, если что, вытащат товарищи. Если успеют.
Так что опасность была более чем серьезной. Маша понимала это, но ничего не могла с собой поделать.
Я просыпаюсь от того, что над самым моим ухом раздается оглушительное: «МЯУ!»
Открываю глаза и начинаю лихорадочно озираться по сторонам в поисках источника шума.
«Мяу!» – раздается опять.
Только тут я замечаю, что на животе у меня лежит, свернувшись клубком, кошка. Мохнатый зверь рыжеватой масти с белыми пятнышками. Но кошка спит, а значит, издавать этот отвратительный звук точно не может.
«Мя-я-яу!» – звучит откуда-то сзади.
Эта глупая шутка начинает меня раздражать. Снимаю с живота недовольно фыркающего зверька и приподнимаюсь на локтях.
Ба, какие люди! Явился, не запылился… Алекс. Тот самый дикарь, который стукнул меня тогда на станции. И громче всех кричал: «Убить!» Он стоит, сложив руки на груди, нахально улыбается во всю физиономию и повторяет снова и снова: «Мяу! Мяу!»
– У тебя все в порядке с головой? – я стараюсь максимально смягчить свой вопрос.
– А это не я. Это вот она, – отвечает с притворной обидой парень, тыкая пальцем в рыжего зверька.
– Дураком не притворяйся, – я понимаю, что выспаться не удастся, потягиваюсь и сажусь на край спальной ямки.
Впрочем, очень может быть, что он вовсе и не притворяется.
– Еще скажи, ты не знаешь, как кошки мяукают.
– Еще скажу, – говорю я в ответ, – не разбираюсь я в вашей фауне.
Дикарь фыркает:
– М-да…
– Что «м-да»? И, кстати, с кем имею честь мяукать? – я отлично вижу, что этот пещерный житель явился доводить меня. Неясно только, чем я ему не угодил.
– Алекс, – отвешивает собеседник иронично-церемонный поклон. – Можно Алексей. Только «Лёшенькой» не называй, а то зубы выбью. Охотно сообщаю, что по вашей милости, господин космонаф-нафт, меня наградил наш горячо любимый вождь. Доверил почетную обязанность по чистке сортира. И два дня, два дня потом не пускал обратно в пещеру! Ждал, когда проветрюсь.