Слепой Орфей
Шрифт:
– На волю, на волю, на вольный воздух! – завопила она, и ошалевший отрок кинулся к двери. Они выбежали в сени, причем ведьма едва не расшиблась о притолоку, из сеней – во двор. Во дворе белый огонь померк, осталось лишь зеленое свечение тел. Разгоряченные подошвы Мальца охладила сырая земля. Медведя во дворе не было, только собаки. Лохматые, ростом с годовалое теля псы с лаем запрыгали вокруг отрока. Ведьма вопила и лупила Мальца пятками, и он, тоже войдя в раж, носился кругами, вприпрыжку, оскальзываясь на мокрой земле.
Ведьма
Ведьма вскочила, отпихнула кобеля, подбежала к отроку, мокрая, грязная, опять взобралась на плечи, пинками подняла и погнала обратно в дом. Да еще вверх по лестнице. Наверху соскочила, и Малец в изнеможении повалился на пол. Последнее, что услышал,– невнятное скрипучее пение и позвякивание бубна.
Пришел в себя он тоже под бормотание ведьмы. Малец лежал на чем-то мягком, а ведьма сидела на корточках около. Голая, но тело больше не светилось. Зато горела сальная свечка.
Не переставая бормотать, ведьма запихнула ему в рот кусочек соленого кровоточащего мяса и тут же, приподняв голову отрока, влила в него горького травяного настоя. Малец наконец-то разглядел ее лицо. Нет, не старуха, но и не сказать, что молода. Не красивая и не уродливая. Непонятно какая, не похожая ни на одну из виденных Мальцом женщин.
От питья Малец опять «поплыл», зато ноги перестали болеть. Ведьма между тем встала над ним на четвереньки и тихонько заскулила. Мальцу казалось: она раскачивается вместе с полом и комнатой и только черные затененные глазницы – неподвижны.
Ведьма на четвереньках же начала пятиться. Отвисшие груди проволоклись по животу и ногам Мальца. Поскуливая и повизгивая, ведьма принялась вылизывать ему пах. Сердце отрока ударило, дважды подпрыгнуло и остановилось. Он перестал понимать: жив или умер. Чувствовал только ведьмин язык да то, как распирает изнутри.
Сердце не билось, но грудь и плечи будто раздались. Малец хотел спросить: что с ним? Но в горле заклокотало рычание. Невиданная мощь толкнула вверх. Малец вскочил… и тут же повалился на карачки. Стоять на ногах стало трудно. Тут отрок глянул на свои руки и ужаснулся. Толстые, как корни старого дерева. Жесткий бурый волос, густой, как мех, ладони – с медвежью лапу. Четырехпалые, с желтыми кривыми когтями. Но все же ладони, а не звериные лапы.
Впереди маячило-белело тело ведьмы. Она как-то уменьшилась, умалилась…
Ноги толкнулись сами и бросили грузное тело вперед. Когти рванули шкуру на полу. Ведьма обернулась, глянула снизу, из-под руки, и прижалась к полу. Лицо ее тоже стало меньше, испуганное.
В горле опять родилось
Мохнатое могучее тело рванулось вперед, упало на ведьму сверху. Окостеневший член воткнулся с маху, как рогатина. Ведьма завизжала.
Внутри мохнатого тела бушующее пламя скрутилось до копийного жала и выплеснулось красным огнем в ведьмино нутро.
И могучий зверь сгинул. Мощь покинула отрока, он соскользнул со спины ведьмы и вытянулся на замаранной шкуре. А ведьма легла рядом, повернула к себе его голову, поцеловала мокрыми губами.
– Бурый,– прошептала она.– Ты – Бурый!
Отрок ощутил наполнившее всю его сущность тепло и радость. Могутное имя. Его.
– Быть те сильным и страшным, Бурый! – Ведьма прижималась к нему, ластилась.– Не забудь меня, Бурый!
– Нет,– хрипло сказал он.– Не забуду, не бойся.
Ведьма вскрикнула радостно, захохотала, набросилась, затормошила, разожгла и соединилась с ним уже в человечьем облике. Вышло совсем не так, как прежде. Но хорошо.
А ведьма баловала его, кормила, поила, плясала для него, не хромая уж, и нога без лубков.
И отрок, нет, не отрок уж – Бурый, дивился, куда делась ее колченогость. И не боялся более, потому что понял свою силу.
– Где ж хромота твоя? – спросил.
– Нету, избавитель! – Ведьма захихикала, завертелась, а потом зажгла еще целых три свечи. Чтобы увидел Бурый, как помолодела она, и порадовался. И он порадовался, не зная еще, что взяла ведьма его юность. Себе взяла. Но когда узнал он – не обиделся. Потому что сам теперь брал у других. Научился.
Утром ведьма вывела его к Дедке.
Маленьким показался ему ведун. Много меньшим, чем ране.
А Дедко ухмыльнулся широко.
– Ну? – спросил.
– Бурый! – сказала ведьма.– Бурый он! Чуешь, старый?
– Ох, чую! – Дедко прикрыл ладонью глаза и попятился.
Но то был притворный страх. Не скоро еще сравняется с ним ученик. А когда сравняется, Дедки уж в сем мире не будет. Так установлено.
Ели в огроменном зале, где Бурый давеча печь топил. Отрок сидел за длинным столом, в центре. Справа – Дедко, слева – хозяйка. Да та не столь ела, сколь прислуживала. Подкладывала Бурому, подливала, вилась вкруг него ужицей.
– Пей, любезный, ешь, любезный…
И он наворачивал. Добра еда, а питье – и того лучше.
– И как ты, мать, зелье духмянишь? – спрашивал по третьему разу Дедко.– Чиста июльска роса!
– А то! – Хозяйка расплывалась улыбкой.– Мне лешай тутошний сам корешочки-травки тягает, а уж варить-дарить за сто лет научилась. Хошь, такое зелье сделаю, старый, что юнаком обернешься? Али такое, что козлом толсторогим заделаешься, ась?
Дедко захихикал.
– Не,– сказал,– молодым мне навроде ни к чему. А уж козлом, так тут твое зелье против меня слабо!