Слепой секундант
Шрифт:
Менее всего ждал Андрей этого вопроса. Но не первый день он знал Николая Акиньшина — старый полковой товарищ отнюдь не слыл вертопрахом и в вопросах чести был не менее строг, чем Андрей.
— Сейчас я не вижу способа… — после долгого размышления сказал он. — Кабы Гришка был жив… Старый Беклешов мог бы поехать к Венецким, потребовать правды. А теперь ему не до того.
— Для чего тому подлецу, что послал письма, расстраивать свадьбу небогатой девицы? — спросил Акиньшин. — Подлец хотел дать урок кому-то другому — показать, что бывает, когда от него не откупаются. Кому-то —
— Маша пыталась откупиться… — тихо сказал Соломин. — Я нечаянно услышал. Теперь я понимаю…
— Стало быть, она знает, кто подлец? У нее с подлецом был какой-то уговор? Статочно, она собрала слишком мало?
Андрей пожал плечами. Он сводил в уме то, чему был свидетелем сам, и то, что услышал от товарища.
— Тебе не до меня, я вижу, — с огорчением сказал Акиньшин. — А ведь подлец-то у нас, сдается, один на двоих… Если вдруг поймешь, кому Маша могла бы написать те письма, сделай милость — дай знать! И, коли она сыщется… ты ей скажи, что в доме сестры моей ей всегда рады, а сестрица безупречна, не то что я, старый грешник…
— Найди Венецкого, — посоветовал Андрей. — Сегодня он невменяем и рыдает, как дитя, а завтра, может статься, опять приступит к поискам невесты. Ох, если бы и я мог…
— Ты можешь многое, — серьезно сказал Акиньшин. — Ты можешь мыслить. И можешь очень горячо желать. Желание обретает в конце концов плоть — ты знаешь это?
— Как не знать — во всех масонских ложах про такие штуки толкуют. Ты записался в ложу, Акиньшин?
— Ты сам не знаешь, сколь разумный путь подсказал. Ложи только кажутся прибежищем чудаков, вообразивших себя искателями неземной истины. А на самом деле обладают силой и властью…
— То-то государыня своей волей закрыла ложу Нептуна, — заметил Андрей.
— Больше бы ложа Нептуна в русско-шведские дела лезла! Но есть и другие ложи. Ты подал мудрую мысль… Скажи, ты уже нанял в столице квартиру?
— Нет. Сколько можно, буду жить тут. Вдруг Маша придет, не зная, что брат убит.
— Так и не расскажешь подробностей?
Андрей подумал — и решился:
— Я был секундантом на дуэли, но дуэль получилась неправильная. Не с дурачком Венецким следовало Грише драться, — сказал он. — А с тем, кто сплел интригу против Маши. Я — секундант. Я не хотел — но так решил Беклешов. Его затея. Однако я должен сделать так, чтобы дуэль была завершена. Это — долг секунданта.
— Вот оно что. Стало быть, не успел приехать в столицу, как унаследовал врага.
— Да.
— Ну так этот враг тебя и спасет, — уверенно сказал Акиньшин. — У тебя теперь есть долг. И ты пошлешь к черту свою меланхолию, ты будешь лечиться. А подлеца выследим. А коли что со мной случится, мой человек, Афанасий, скажет тебе, где спрятаны важные бумаги, и даст ключ — словечко, чтобы тебе их отдали. Прощай, Соломин! Что разведаешь — пошли за мной. И я — также пошлю за тобой или сам приду.
Акиньшин ушел.
— Пока меня не было в столице, тут завелась какая-то сволочь, — сказал Андрей. — Еремеюшка, тебя ко сну не клонит?
— Какой уж тут сон…
— Тогда отворяй сундук. Узнаем наконец, каким богатством владеем.
Тихо радуясь тому, что питомец не просит вина, Еремей кликнул Тимошку, и вдвоем они выволокли на середину комнаты один из двух сундуков.
— Хоть оружейную лавку открывай, — ахнул Еремей. — Вот, батюшка мой, знатный нож, персидский, что ли? Ножны стальные, по стали серебряные накладки. Клинок с серебряной насечкой, все завитки да усики. Рукоятка деревянная — да чуть ли не под бабью руку, столь мала. Дерево расписное — тут тебе по черному полю и цветочки, и птахи, и дед в чалме сидит — пророк Магомет, что ли?
— Сомневаюсь, им его рисовать не положено. Дальше!
— Булатный нож, а насечка золотая. Такому и цены, поди, нет. По клинку — вроде как львы дерутся. А рукоять слоновой кости, желтая.
— Клинок какой?
— Прямой, у рукояти широк. С таким хоть на медведя ходить. Ножны кожей обтянуты.
— Это персидский кард.
Андрей, его дядька и помогавший им Тимошка с азартом обсуждали содержимое сундука, словно пытаясь отвлечь друг друга от горестных мыслей о Грише, На столе уже лежали в ряд выпутанные из тряпиц дорогие пистолеты. Андрей трогал их, примерялся к рукоятям. И вдруг устыдился собственного бесчувствия: суток не прошло, как эти самые руки были в Гришиной крови, а вот ведь — радуются, ласкают сталь…
— Убери! — сказал Андрей. — Убери сейчас же!
— Сейчас приберу… А ведь в сундуке добра рублей на тысячу, поди, — заметил Еремей. — Ну-кась, пробегу я завтра по слободе, потолкую… Господа гвардейцы непременно купить захотят.
— Утром обсудим.
Едва опустив голову на подушку, Андрей провалился в сон — тяжкий и муторный. Он выныривал, тер рукой лоб, погружался в сумятицу снова. Но во сне он был зряч! И во сне видел Гришу, Машу, старого Беклешова. Во сне Гриша был жив, Маша — весела, а старик мельтешил где-то, не решаясь подойти.
Утро принесло слепоту.
Еремей, оставив питомца на Тимошку, побежал искать покупателя на кинжалы. Тимошка, получив строгое вразумление, посетителей к Андрею не допускал: барину-де неможется. Но одному человеку он не мог противостоять — им оказался отец Герасим из небольшого пятикупольного деревянного храма, носившего громкое имя — собор Пресвятой Троицы лейб-гвардии Измайловского полка. Считалось, что собор возведен на месте той самой часовни, где царь Петр венчался в 1712 году со своей царицей Екатериной.
Отец Герасим попытался утешать, но Андрей от утешительной беседы уклонялся. Тогда батюшка спросил, не терпит ли былой его прихожанин какой нужды. Оказалось, нужда была — Андрей попросил себе в помощь грамотного человека, чтобы читать вслух или писать под диктовку. Хотя у Андрея не было внятной диспозиции, хотя он смутно представлял себе, как исполнить словесное Гришино завещание и свой секундантский долг, но без отправки и чтения писем и записок он обойтись не мог. Неведомо, сыскал бы отец Герасим хоть какого запойного псаломщика или нет, но судьба распорядилась так, что Андрей не стал дожидаться обещанного. И, как оказалось потом, правильно сделал.