Слепой секундант

Плещеева Дарья

Пытаясь найти интересную для всех тему (это могла быть спасительная погода, но Маша еще не выучилась прибегать к ее помощи), она заговорила о том, что знала: о давнем своем знакомстве с Андреем. Незнакомка слушала, вставляя в нужных местах «как занятно» и «кто бы мог подумать». Андрею это совершенно не нравилось — он слышал в голосе фальшь.

Но когда речь зашла о войне — незнакомка оживилась. Маша, насколько могла, деликатно объяснила, что Андрей Ильич был ранен при взятии Очакова. Андрей буркнул, что это не имеет ни малейшего значения, и встал, собравшись уходить. Он понял, что беседа не заладилась, и не знал, как добыть ответы на свои подозрения.

Тут в комнату заглянула Дуняшка. Еремей, взявшийся готовить обед, прислал ее спросить о подробностях.

Он знал особенности стряпни в полковом котле, а охотники, жившие в подмосковной деревне Венецких на всем готовом, не знали. Посылать их за горячим обедом в трактир Маша не могла — трактирщик, будучи опрошен, тут же поведал бы о дюжине голодных рыл, явившихся из Екатерингофа. Она вышла с Дуняшкой, чтобы отдать распоряжения.

Андрей остался наедине с незнакомкой, и оба минуты три молчали, как мраморные болваны. Причем Соломин не желал признаваться, что сам, без помощи, отсюда не выйдет, и просто стоял, придерживаясь за консоль. Не мог он быть беспомощным с незнакомкой!

— Значит, вы были под Очаковом, — сказала незнакомка. Очевидно, для того лишь, чтобы нарушить молчание.

— Был, — согласился Андрей.

— Расскажите про осаду, — попросила она. — Как было, расскажите.

— На что вам?

— Я видела победные празднества, слыхала о наградах. О шпаге с бриллиантовым эфесом, которую государыня пожаловала светлейшему князю… Но я хочу знать, как было на самом деле.

— Полагаете, вас это позабавит? — спросил Андрей. — Не дамское дело — слушать такие истории. Ничего в них чувствительного или комического нет.

— Нет, я забав не ищу — а просто хочу знать, — в голосе звучало непоколебимое упрямство, которое Андрею сильно не понравилось.

— Да на что вам слушать про грязь, кровь и увечья? Или угодно поахать с заламыванием белых ручек?

Тут незнакомка неожиданно расхохоталась. Андрей усмехнулся и сам себя за это назвал дурнем. Каким-то загадочным образом незнакомке вдруг удалось перевести его раздражение в усмешку — это было неправильно, несуразно и, к счастью, ненадолго. Возникло желание ткнуть незнакомку ее носиком, наверняка напудренным и курносым, во все те грязь, кровь и увечья, которые ей вдруг зачем-то понадобились. И пусть бы ее от подробностей вывернуло наизнанку.

— Извольте! Мы проторчали под Очаковом до осени, упустив множество случаев взять крепость. Наша канонада сильно допекала осажденных, пожары опустошали город, перебежчики сказывали, что и склады провианта огонь истребил. Но светлейший князь все не мог собраться с духом. И дождался того, что к ноябрю Гасан-паша сумел доставить в гарнизон полторы тысячи солдат, сам же с флотом отошел. Вы представляете себе военный лагерь поздней осенью и морозной зимой? Вы представляете себе вонь вокруг этого лагеря? Представляете землянки, кое-как вырытые солдатами? Не белые палатки стройными рядами, которые столь приятно созерцать издали, а грязные и сырые землянки? Вы можете вообразить ледяную степь вокруг Очакова, и бураны, и трупы замерзших лошадей? В моем полку не найти было человека, который от дурной кормежки не маялся бы брюхом! Вам доводилось утром выползать из землянки под пронизывающий ветер, не имея шубы, а лишь офицерскую епанчу, которая тут же взвивается парусом? Доводилось учить солдат мастерить безрукавки из бараньих невыделанных шкур, чтобы поддевать под мундиры? Доводилось считать выложенных в ряд покойников — не вражеских, а своих, не выдержавших стужи? Нет? Странно, а я полагал — дамы должны знать, что это за изысканное удовольствие! Мы в день по сорок человек теряли таким образом… а штурма все не было! Древние греки, что девять лет Трою осаждали, все же были в теплом климате — осадили бы они Очаков! Все уже молили светлейшего князя: вели идти на приступ! Лишь на шестое декабря господин Потемкин его назначил. А знаете, сколько приступ длился? Сколько времени нужно было, чтобы обратить Очаков в огромную кровавую могилу? Час с четвертью! Ради этого проклятого часа с четвертью… Эх, да что тут говорить… Мы, сказывали, три тысячи человек потеряли убитыми и ранеными — а скольких погубила осада, хоть кто-то посчитал? Эх…

Незнакомка молчала. Андрей опомнился — ярость его рассеялась, было даже как-то неловко.

— Уж не лежите ли вы без чувств? — спросил он. — К сожалению, у меня нет флакона с солью…

Тут он ощутил прикосновение к своей правой руке. Тонкие пальцы осторожно поднырнули под ладонь, приподняли кисть, замерли. Он не понимал, что происходит. Незнакомка взяла его правую руку в свои, подержала мгновение, наклонилась, поцеловала и выбежала из комнаты. Андрей стоял, пытаясь совместить непонятные прикосновения, молчание и побег. Правда казалась ему невозможной.

Быстрые шаги пролетели в другую сторону. Андрей не понимал, где тут что и для чего беготня. Это разъяснилось, когда вернулась Маша.

— А где Аннета? В спальне ее нет, шубки нет, муфточки нет…

— Она убежала.

— Отчего, Андрей Ильич?

— Кто вас, дам, разберет.

— Ты ее не обидел?

— Нет.

— Гляди ты, бумажки впопыхах обронила. С этими муфтами одно разорение — как руку вытаскиваешь — так все оттуда и вываливается, — пожаловалась Маша.

— А что за бумажки?

— Это черновики письма, кажется. Писано карандашом и почеркано.

— Прочитай, сделай милость.

— Там и по-русски, и по-французски.

— Перекладывай на русский.

— «Отчего бы и не путешествовать в пост, когда желудок пуст, а голова легка и перо слабо… но он уже привык к горшочкам с грибочками… — прочитав это, Маша остановилась, словно недоумевая, и потом голос ее выразил удивление и даже недоверие: — Я нарочно отправилась сюда, чтобы повеселить вас картиной зимнего запустения… В аллеях Екатерингофского парка я трепетала, чтобы вместо щеголя и вертопраха не встретить мне медведя, убранного не столь модно и без курчавого вержета [15] на голове своей, в которой ума никак не менее, чем в вертопраховой… Славно ездить сюда зимой, когда Черная речка не благоухает, словно болото, и я не боюсь, гуляя по берегу с парасолькой [16] , наступить на лягушку… Прошу прочесть это письмо в том же настроении, в котором я его писала, и тогда вы будете много смеяться, потому что я хохотала, как сумасшедшая…»

15

Вержет (франц.) — мужская прическа, появившаяся во Франции в середине XVIII в. Волосы надо лбом были высоко взбиты.

16

Парасолька (укр.) — зонтик.

— Особа, которой собираются так писать, вызывает сомнение в своих умственных способностях… Впрочем, Маша, может быть, адресат тебе известен?

Маша ответила не сразу.

— Меж дамами возникает шутливая переписка, и ведь в наших журналах пишут для развлечения точно так, не умнее! — сказала она.

Ответ Андрею не понравился. Маша защищала незнакомку — по какой причине? Только потому, что та ей случайно помогла в трудную минуту?

— Маша, ты ведь знаешь об этой сочинительнице больше, чем говоришь, — сказал Андрей. — Видишь, я с тобой прям — я сомневаюсь в ее честных намерениях, мне кажется подозрительным то, что вас связывает. Если бы ты могла мне сейчас о ней рассказать — было бы лучше для всех.

— Мне нечего рассказывать! — торопливо ответила Маша. — Твои подозрения — вздор. Она, она… Когда-нибудь ты все узнаешь! Она просила меня молчать — а как я ей откажу?

— Маша, я не хочу попрекать тебя благодеяниями своими, но…

— Андрей Ильич, я не хочу продолжать этот разговор, — с неожиданной твердостью заявила Маша. — Ты делаешь вопросы, отвечать на которые мне просто неприлично! Девушке только мать может делать такие вопросы, замужней — только супруг. Разве ты хочешь, чтобы я тебя уравняла в правах с супругом?