Слепой убийца
Шрифт:
Видишь, какая она была умница.
Эйми родилась в начале апреля. Тогда во время родов применяли эфир, и я была без сознания. Вдохнула, отключилась, пришла в себя слабой и с плоским животом. Ребенка со мной не было. Его унесли в детскую палату, к другим детям. Девочка.
– С ней все в порядке? – спросила я. Я очень беспокоилась.
– Десять пальчиков на руках, десять – на ногах, – весело ответила медсестра. – И ничего лишнего.
Девочку принесли позже, завернутую в розовое одеяло. Я мысленно уже назвала её Эйми – то есть та, кого любят,
Эйми походила на всех новорожденных: расплющенное личико, будто на большой скорости врезалась в стенку. Длинные темные волосы. Она недоверчиво на меня щурилась почти закрытыми глазками. Рождение – такой удар, думала я. Какой неприятный сюрприз – первое столкновение с грубым миром! Я жалела это крошечное создание. Я поклялась сделать для неё все, что смогу.
Пока мы изучали друг друга, явились Уинифред и Ричард. Поначалу медсестра приняла их за моих родителей.
– Нет, это гордый папа, – сказала Уинифред, и все рассмеялись. Они тащили цветы и нарядное приданое для новорожденной, сплошная ажурная вязка и белые атласные бантики.
– Очаровательна, – сказала Уинифред. – Но, бог ты мой, мы ждали блондинку. А она совсем темненькая. Вы только взгляните!
– Прости, – сказала я Ричарду. – Я знаю, ты хотел сына.
– В следующий раз, дорогая, – успокоил меня Ричард. Он, похоже, совсем не переживал.
– Это младенческие волосы, – сказала медсестра. – У некоторых они по всей спине. Эти выпадают, и вырастают новые. Благодарите Бога, что у неё зубов нет или хвоста – и такое бывает.
– Дедушка Бенджамин был темноволосый, пока не поседел, – вставила я, – и бабушка Аделия тоже, и, конечно, отец – про его братьев не знаю. Светлые волосы у нас от матери. – Все это я произнесла обычным тоном и с облегчением заметила, что Ричард не слушает.
Радовалась ли я, что Лоры нет? Что она заперта, и мне до неё не добраться? Что она не появится у моей постели, точно фея, не приглашенная на крестины, и не скажет – Что ты такое несешь?
Разумеется, она бы все поняла. Поняла бы тут же.
Ярко луна светила
Вчера вечером я видела по телевизору, как молодая женщина подожгла себя: хрупкая молодая женщина в тонкой горючей одежде. В знак протеста против какой-то несправедливости; только почему она думала, что костер, в который она себя превратила, чему-то поможет? Не делай этого, пожалуйста, не делай, хотелось мне сказать. Не лишай себя жизни. Ничего на свете этого не стоит. Но для неё, очевидно, стоило.
Что их обуревает, этих девушек с талантом приносить себя в жертву? Может, хотят показать, что и женщины мужественны, не только плачут и стенают, но умеют эффектно встретить смерть? Откуда этот порыв? Из презрения – но к чему? К свинцовому, удушающему порядку вещей, огромной колеснице на шипастых колесах, к слепым тиранам, к слепым богам? Неужели эти девушки так безрассудны или самонадеянны, что думают, будто положат всему этому конец, возложив себя на абстрактный алтарь, или это они так свидетельствуют?
В этой связи меня беспокоит Сабрина. Что она там делает, на другом краю земли? Попалась на удочку христиан, буддистов или у неё в голове другие тараканы? Сделав для одного из братьев Моих меньших, вы для Меня сделали. Это написано у неё на пропуске в пустоту? Может, она хочет искупить грехи своей позорной семейки стяжателей? Я очень надеюсь, что нет.
Даже в Эйми была эта черта – заторможенная, правда, и какая-то окольная. Эйми было восемь, когда Лора рухнула с моста, и десять, когда умер Ричард. Естественно, эти события на неё повлияли. Потом её раздирали на куски мы с Уинифред. Сейчас Уинифред не выиграла бы эту битву, но тогда победа осталась за ней. Она украла у меня Эйми; я старалась изо всех сил, но не смогла её вернуть.
Ничего удивительного, что, когда Эйми выросла и получила доступ к деньгам Ричарда, она пустилась во все тяжкие, ища утешения в химических веществах и постоянно меняя мужчин. (Кто, к примеру, отец Сабрины? Трудно сказать, и Эйми никогда говорила. Делайте свои ставки, отвечала она.)
Я старалась не терять её из виду. Надеялась на примирение – в конце концов, она моя дочь, я чувствовала себя виноватой и хотела наверстать упущенное, загладить свою вину за тот кошмар, в который превратилось её детство. Но меня она уже ненавидела – как и Уинифред, это несколько утешало. Она не подпускала к себе ни одну из нас, и к Сабрине тоже – особенно к Сабрине. Не хотела, чтобы мы её отравили.
Она часто, бесконечно переезжала. Её дважды выбрасывали на улицу за неуплату; арестовывали за нарушение общественного порядка. Несколько раз она попадала в больницу. Думаю, можно считать её законченной алкоголичкой, но я это слово ненавижу. Ей хватало денег, чтобы не работать, да она все равно нигде бы не удержалась. А может, не все равно. И все было бы иначе, старайся она заработать на жизнь, не плыви она по течению, смакуя причиненные нами обиды. Постоянно поступающие, не заработанные деньги поддерживают жалость к себе в тех, у кого имеется к ней склонность.
Когда я последний раз навещала Эйми, она жила в каких-то трущобах Парламент-стрит в Торонто. Неподалеку от подъезда, в грязи, сидела на корточках маленькая девочка, и я сразу же подумала, что это Сабрина. На чумазом растрепанном оборвыше были одни шорты, без футболки. Она держала в руке старую оловянную кружку и гнутой ложкой насыпала туда песок. Проявив смекалку, попросила у меня четвертак. Дала я деньги? Скорее всего.
– Я твоя бабушка, – сказала я, и она глянула на меня, как на сумасшедшую. Ей явно никогда не говорили о существовании такой персоны.
В тот раз я много чего услышала от соседей. Похоже, они были хорошими людьми – во всяком случае, кормили Сабрину, когда Эйми забывала вернуться домой. Кажется, фамилия их была Келли. Это они вызвали полицию, когда нашли Эйми под лестницей со сломанной шеей. Упала, бросилась, столкнули – мы никогда не узнаем.
В тот день надо было мне схватить Сабрину в охапку и бежать. В Мексику. Я бы так и сделала, если б знала, что будет дальше – что Уинифред украдет Сабрину и спрячет от меня, как раньше Эйми.