Слепой. Живая сталь
Шрифт:
— Я подумаю, — уныло сказал редактор, отпуская Быстрова.
Тот отправился домой, чувствуя желание отыграться за поражение. Его статью о Гущине отправят в мусорную корзину — тут двух мнений быть не могло. Зато у Олега есть другой убойный материал, случайно добытый в процессе работы над статьей об убийстве. Он мог продолжить цикл заметок о китайцах, причем теперь вместо сказки раскрутить парочку занятных фактов. Пока ничего особенного, только косвенные данные о том, что хлебопек имел два разговора с Гущиным, а до этого получил разрешительные
Но связно изложить свои подозрения на бумаге журналисту не удалось. Около дома его встретил аккуратно одетый улыбчивый китаец.
— Господин Быстров, — сказал он скорее утвердительно, чем вопросительно.
— Да, это я, — подтвердил Олег.
— У меня к вам есть серьезный разговор.
— Хорошо, но сейчас я устал, хочу отдохнуть. Давайте отложим его на завтра.
— Это срочно. Рядом есть ресторан, можно там посидеть и все обсудить. Любой ваш заказ за мой счет.
Предложение было весьма соблазнительным. Давненько Быстров не сиживал в ресторане, имея возможность до отвала наесться деликатесами. А если честно — никогда. И он принял заманчивое предложение.
Разговор начался уже по дороге. Китаец хотел обойтись без лишних ушей, чего в ресторане было довольно затруднительно избежать. Он деликатно намекнул журналисту, что его статья нанесла ущерб хлебному бизнесу, продажи заметно упали. Нет, китаец не имел никаких претензий, у каждого своя работа, и человек делает то, что считает нужным. Но он хотел бы избежать новых публикаций на эту тему и готов заплатить хорошие деньги. И вскользь, как бы невзначай и в завуалированной форме упомянул о Гущине.
Тут уж понимай как хочешь: либо китаец намекал на то, какая судьба ждет журналиста в случае отказа, либо смерть чиновника была делом рук его сообщников. В любом случае, отказавшись, Быстров шел на огромный риск. И он согласился.
Китаец оказался человеком слова. Он и деньги немедленно выдал, и в ресторан сводил. Гад, короче. А гад потому, что Олег, имея возможность заказывать самое дорогое спиртное, вынужден был сдерживаться. Не хватало еще спьяну потерять кругленькую сумму отступных, врученных уроженцем Поднебесной. И Быстров постарался отыграться на закусках.
Генерал Иванихин был областным начальником одной из силовых российских служб. Генерал Лошкарев был его заместителем. Оба они находились в одном звании — генерал-майор, только Иванихин был старше и получил его раньше. Кроме возраста существовали другие отличия. Иванихин был отчаянным футбольным болельщиком и наивно верил, будто на своем домашнем чемпионате мира российские футболисты как минимум повторят успех далекого 1966 года, станут призерами. Лошкарев в
Иванихин, пообщавшись с американским коллегой, перешел с сигарет на вроде бы менее вредные сигары. Лошкарев вообще не курил. Как-то по молодости слегка побаловался, но хватило ума остановиться. Он любил на досуге почитать модных писателей. Иванихин давно не читал ничего кроме специальной литературы.
Эти два генерала уселись в кабинете Иванихина, когда здание почти опустело. Таким был стиль работы начальника, днем он решал текущие вопросы, а вечером обсуждал задачи на будущее. И сейчас по многолетней привычке самый неприятный вопрос Иванихин оставил на закуску:
— В Златоглавой опять мудрят, делают вид, будто умнее всех, а мы на местах только ушами хлопаем и зарплату получаем.
— В чем выражается их мудрость сейчас? — ехидно поинтересовался Лошкарев.
— В остром приступе чайнофобии. Их в Москве озаботило, почему в одном из наших городов разгорелся ажиотаж вокруг китайского хлеба. Словно нет у них других причин для головной боли.
— Москвичей понять можно. Хлеб — наиважнейший продукт. Его все едят, лишив народ хлеба, можно спровоцировать протестные выступления, — осторожно возразил Лошкарев начальнику.
— Открыл Америку. Я это понимаю не хуже твоего. Но ты мне ответь на такой вопрос, — сказал Иванихин и задал сразу два вопроса. — Зачем китайцам устраивать нам провокации? И какой смысл, если они действительно строят нам козни, организовывать хлебную монополию в городе со всего-то стотысячным населением?
— Логику китайцев способен предсказать даже не всякий китаец, что уж говорить о русском человеке. А маленький городок может использоваться в качестве полигона с дальнейшим перенесением его опыта на крупные объекты.
— Категорически возражаю. Возможно, китайцам так же сложно понять нашу логику, как нам — ихнюю, но существуют ясные вещи, понятные каждому. Любое государство контролирует свой хлебный рынок и никогда не допустит, чтобы доля иностранцев превысила критическую отметку. Почти уверен, что в городе случился обычный передел рынка в пользу нашего южного соседа. Не велика беда, что такое сто тысяч по сравнению со ста пятьюдесятью миллионами! Но это мое личное мнение, а нам поставлена конкретная задача — разобраться с китайскими хлебопеками.
— Разобраться можно по-разному, — многозначительно заметил Лошкарев.
— В смысле узнать их цели, — уточнил Иванихин.
— Задачка не для средних умов.
— Была бы для средних, я бы сейчас говорил с другим человеком.
— Тут сложно придумать что-то толковое, даже будучи семи пядей во лбу. У китайцев замкнутая система, в которую допускаются только свои люди, соотечественники. А нам нужен не просто соотечественник, но к тому же умеющий печь хлеб. Кстати, у меня по этому поводу возникла одна идея.