Слезы темной воды
Шрифт:
Пол приложил окуляры к глазам и увидел, как океан переливается сотнями оттенков зелени. Он посмотрел на горизонт и представил отца с сыном, пытающихся заснуть в окружении разношерстной армии вооруженных наемников. От этой мысли у него подвело живот.
– Я очень волнуюсь за них, – тихо произнес Мастерс, словно прочитав мысли Пола. – Когда выходишь в море, планируешь все, что только можно придумать, но никогда не ждешь, что может случиться подобное.
И в ту минуту Пол кое-что понял о Мастерсе, нечто такое, что в конце концов могло оказаться исключительно важным. Это дело имело для него личностный аспект. В беду попали не просто американцы, они были моряками, а все моряки – одна семья. Военные, гражданские, американские, индийские,
Полу вспомнился первый куплет старого морского гимна. Он выучил его в доме деда в Северной Вирджинии, где они с Меган жили после того, что случилось с отцом и братом. Дедушка Чак рано ушел со службы ради более доходного занятия – поставки военной продукции, но до конца его дней в его венах текла кровь морского офицера.
Спаситель, сил могучих полн,Ты – властелин мятежных волн,Талант тебе особый дан —Держать в пределах океан.Мы просим: тех храни всегда,Кому в морях грозит беда!Дэниел
Дэниел никогда не любил молиться. Он был Паркером, а Паркеры были католиками. Но набожность его не простиралась дальше походов в церковь на воскресную мессу. Обряды публичного поклонения и покаяния затрагивали определенную струнку в его сердце – он всегда ценил серьезность церемоний и традиций, – но более мистические проявления веры для него имели не больше смысла, чем общение с Санта-Клаусом в торговом центре, тем Санта-Клаусом, у которого дети сидят на коленках и просят подарок. Жизнь на море не изменила его привычек. Даже неожиданные шторма вызывали у него желание не помолиться, а задраить люки и, доверившись своим морским инстинктам и мастерству отважных шведов, построивших «Возрождение», сделать все, чтобы яхта не перевернулась и осталась на плаву в бурном море.
Однако после тридцати часов в плену он вдруг обнаружил, что читает молитвы. Поначалу слова стали всплывать в голове, как пузыри на поверхности памяти, но скоро он уже начал вспоминать их осознанно. Парусник, который был его мечтой и стал местом перерождения Квентина, превратился в их тюрьму. Сомалийцы были повсюду, как вирус в кровотоке, их непрекращающаяся болтовня, сияние их оружия и вонь их немытых тел заражали все вокруг.
Какое-то время Дэниел сохранял стоическое спокойствие, унаследованное от отца, не думая о дне завтрашнем и концентрируя силы на выживании. Вчерашнее неожиданное появление самолета даже дало ему повод улыбнуться. Тайное послание достигло властей. В ВМС знали, что с ними случилось и где они находятся. Колеса спасения уже закрутились.
Но тягучие часы заточения в каюте, которые оживляли лишь пираты, изредка заходившие, чтобы потыкать ему в лицо оружием, обратили его же эмоции против него в безмолвном мятеже. Хуже всего было ночью, когда он пытался заснуть. Перед ним пролетела вся его жизнь, но не за одно мгновение, а как будто в замедленной съемке – поток ошибок и неудач, плохих решений и мелких грешков.
Он увидел, как его преданность фирме – лежащее в ее основе желание добиться похвалы отца – вытеснила преданность Ванессе, увидел, как оставил ее один на один с Квентином. Он вспомнил, как ночевал в офисе, чтобы подготовить сделку; как проводил выходные в бухте, развлекая клиентов и не задумываясь о семье; вспомнил, как закрутил бессмысленный роман с Рэйчел Перкинс, одной из своих помощниц, просто так, от скуки и минутной похоти, и как выкручивался – о, выкручиваться он умел блестяще! – всякий раз, когда Ванесса ставила под сомнение его главенство в их союзе.
Конечно, в том, что происходило, виноват был не он один. Немалую роль в этом сыграли ее приступы болезненного волнения и паники, ее обсессивно-компульсивные наклонности, натянутость отношений с его матерью, которую она так и не смогла преодолеть. Но умерщвление их любви было все же больше его заслугой, чем ее. Он воспринимал ее как должное, пользовался их отношениями в своих интересах и, когда было выгодно, забывал о них. И для этого всегда находилась причина: поиск партнеров, достижение финансовой состоятельности, ранний выход в отставку. Все это были временные замены недостающих частей его личности, попытка ответить на вопрос, который не отпускал его с юности: что значит быть мужчиной?
Когда утро наконец пришло и он, открыв глаза, увидел Либана, который смотрел на него, небрежно положив старый АК-47 на колени, Дэниел почувствовал, что его кожа натянулась от высохших слез. Он попытался сбросить с себя путы внутреннего страдания и крепко ухватиться за надежду на скорое спасение, а вместе с ней и за шанс на искупление, но умение отрицать и напускать туман покинуло его. Он без голоса, одними губами произнес слова молитвы: «Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей. Аминь».
– Капитан, – сказал пират по имени Афиарех, – мои люди голодны. Пора завтракать.
Дэниел сел и посмотрел на сына; тот выглядел так, будто уже давно не спит.
– Я помогу тебе, пап, – тихо произнес Квентин.
Дэниел кивнул, радуясь возможности отвлечься.
– Принеси фруктов.
Он вышел из кокпита и отправился на камбуз. Там достал банку овсяной каши и поставил на плиту кастрюлю. Простые ритмы готовки еды сделали больше для поднятия духа, чем все его ночные умственные изыскания. Квентин принес корзину манго, и они вместе порезали их в миски. Если во всем этом безумстве и была какая-то отдушина, так это чувство такта Афиареха. Он был мерзавцем, как и все они, но, по крайней мере, цивилизованным.
Ели они группами по трое – это Афиарех придумал, чтобы не создавать давку в каюте. Все пираты, кроме Афиареха, который пользовался приборами, брали пищу руками, и все выразили благодарность: некоторые просто кивнули, самый тощий, Дхуубан, сказал «спасибо», Сондари, которому на вид было лет пятнадцать, улыбнулся.
Квентин первый запомнил их имена. Он всегда имел способности к языкам и в многочисленных портах, куда они заходили, собирал разные местные фразы, как сувениры. Но его успехи в произношении сомалийских слов, которые выговаривались со скоростью пулеметной очереди, удивили Дэниела. Он еще вчера за обедом обращался к пиратам по именам, и те смотрели на него с неприкрытым изумлением. Афиареха особенно впечатлил талант Квентина, и он весь вечер учил его сомалийским словам. Квентин впитывал его уроки, как губка, и повторял новые слова так бегло, что Афиарех даже в ладоши хлопал. Только Мас, пират со шрамом на щеке, был недоволен. Он сидел в стороне от всех на трапе под темнеющим небом и покачивал автомат, словно это был его ребенок.
Когда все позавтракали, Афиарех велел своим людям подниматься на палубу, оставив только Либана сторожить Дэниела и Квентина, пока они принимали душ и переодевались. Когда они оделись, пират поманил их за собой.
– Вам нужно подышать воздухом, – сказал он и повел их в кокпит.
Дэниел заморгал на ярком солнце. По морю, гладкому, как вода в ванне, ходили волны не больше метра высотой, ветер не достигал и пяти узлов. На небе виднелись редкие облака, в воздухе стояла вязкая влажность. Почти сразу на лбу Дэниела проступили капли пота, а рубашка-поло прилипла к коже. Он сел рядом с Квентином и стал наблюдать, как Афиарех осматривает горизонт через бинокль. «Он знает, что они идут, – не без злорадства подумал Дэниел. – Единственный вопрос: когда?»