Шрифт:
Глава 1
Соблазнительно, с намеком, он сказал: «Жарко» и снял рубашку.
«Твою мать!» — подумала я, потому что напротив, поглаживая себя по животу и значительно улыбаясь, стоял Господин Физическое Совершенство. В нем не было ни одного недостатка: руки, ноги, скулы, талия, губы и кисти — все было настолько безупречно, что хотелось разреветься и убежать.
По сценарию я должна была засмущаться, раскраснеться, а он должен был пристроиться рядом, обдать меня запахами чуть вспотевшего мужского тела, дезодоранта Lanvin, мятной жвачки, геля для волос Жак Дессанж и загоревшей в Испании теплой, влажной кожи.
Я заранее знаю, как все будет. Я уйду раздеваться в ванную, вернусь в полотенце, потому что стесняюсь своего целлюлита, а наутро он скажет: «Малыш, ко мне должна приехать мама, ты не могла бы…», и я, напялив вещички, уйду — с чувством стыда и неловкости.
Если бы я была блондинкой с длинными прямыми волосами, браслетами от Картье и трусами от Ферре, он хотя бы сделал вид, что интересуется мной. Потому что о блондинке в трусах за триста баксов можно рассказать друзьям, а что сказать обо мне? «Мужики, я не могу без секса больше трех дней: вчера вот уложил какое-то безликое, но отзывчивое создание: у нее, наверное, год не было мужчины — она такая благодарная…»
Все это написано у него на лице огромными неоновыми буквами, и я его ненавижу.
Он очень ценит себя только потому, что одевается от Alessandro Dell’ Acqua (за покупками приходится летать в Лондон), ездит на Subaru, стрижется лично у Бессонова, а отдыхает в Малайзии или на Тибете. Он же преуспевающий молодой человек, у которого все должно быть по высшему разряду и так, чтобы все удивлялись, какой он оригинал!
Он — так называемый креэйтор, творец, получает $3000 CША в месяц и считает себя нищим, потому что ему катастрофически не хватает на «Брабус». Мы два года работаем в одной команде, виделись тысячу раз, здоровались и сидели за одним столиком в кафе, но сегодня на юбилее одного уважаемого сотрудника нашей конторы он спросил, как меня зовут. Ха! Мне обидно, но я уверяю себя, что это он — урод и хам, а я — совсем даже не пустое место. На юбилее я слышала — он жаловался, что у него была такая потрясная девушка, но она его бросила, потому что он слишком мало получает — три тысячи долларов, бл…! — и она, конечно, права, слесарю — слесарево…
Ненавижу, потому что я для него живая сексуальная мишень, и если я останусь, историю моей жизни можно будет записать в трех предложениях.
«Она ушла от него в слезах разочарования: очередные грезы о чудесной, взаимной и страстной любви развеялись как утренний туман. В автобусе она встретила холостого электрика средних лет без вредных привычек и вышла за него замуж, потому что нашла в нем сочувствие и опору. Они жили долго, скучно и скромно: она родила ему троих детей, один из которых стал грузчиком, второй — хулиганом, третий — налоговым инспектором, через десять лет после свадьбы построили избушку в тысяче километров от Москвы, а в день его ухода на пенсию профсоюз подарил им путевку в Крым, которую они, посовещавшись, обменяли на холодильник».
Мы сидим у него уже час, а до того — на юбилее — я, используя все возможности, завлекала его, только что не написала плакат «Хочу перепихнуться!». И теперь мне хоть как-то, но все-таки нужно объяснить этому герою романа «Мужики — похотливые самцы», что я эвакуируюсь домой. Можно убежать на кухню и попросить кого-нибудь позвонить с сообщением, что мама при смерти, можно загнать его в душ и слинять, можно вспомнить о том, что я оставила кипящий бульон на плите… Его ухмылочки и поигрывания мышцами так меня заводят, что я решаюсь напоследок удивить его.
Я вскакиваю и говорю:
— Я должна была тебе сказать!
Он, скорее всего предположив, что у меня месячные, мягко так отвечает:
— Что такое, малыш?
— Ты единственный, кому я могу признаться, — выкрикиваю я. — Я тайный агент партизанской международной разведки, я борюсь за присоединение Австралии к Гренландии. Извини, я получила зашифрованное сообщение на микропередатчик, находящийся у меня под ногтем, что ровно через сорок шесть минут тринадцать секунд мне нужно устранить президента одной из вражеских стран. Извини, меня ждет реактивный самолет, надо бежать.
От неожиданности он растерялся и забыл, что нужно выглядеть сверхмужчиной.
— Че? — спросил он и нелепо гыгыкнул.
Я разошлась:
— Открой дверь немедленно, иначе мне придется тебя устранить! — Я схватила сумочку и засунула в нее руку.
Наверное, он решил, что я псих, а в сумочке у меня нож, которым я в состоянии аффекта и алкогольного опьянения нанесу ему четырнадцать колюще-режущих ранений, поэтому без лишних слов и очень быстро открыл дверь, решетку в холл, вызвал лифт и впихнул меня в кабину.
Как только лифт тронулся, я устроила оргию на одного: заламывала руки и шепотом кричала «да! да! да!», потому что это был фурор. Я дебютировала в роли продавщицы с репликой «У вас сорок второй женский» и получила Оскара, потому что ни разу ни один белый мужчина младше восьмидесяти с нормальной половой ориентацией не смотрел на меня такими глазами! Я была звездой этого шоу, и мой единственный зритель был сражен наповал.
Я вылетела на улицу и вприпрыжку понеслась по двору. Я первый раз сделала так, как хотела, первый раз не побоялась выставить себя дурой и — главное — впервые была уверена, что права на весь миллиард, не испытывала угрызений совести и не пыталась заочно оправдаться и придумать, как я буду вести себя завтра, чтобы сохранить остатки достоинства.
Я скакала по району, пока не догадалась, что нахожусь неизвестно где. Место было темное, неприятное: ни одного человека, даже пьяного, а лишь собаки, шнырявшие по кустам и похожие на оборотней-людоедов. Что он там говорил таксисту, пока мы сюда ехали, я не помнила: на юбилее я от тоски и неуверенности так налопалась вином, что протрезвела лишь сейчас от страха, что из какого-нибудь подвала вылезет маньяк-убийца, изнасилует меня, отрежет грудь и спрячет труп, то есть меня, в канализационной трубе.
Наконец я увидела маяк — вывеску «ПРОДУКТЫ». Дверь была открыта: я ринулась к ней, уверенная, что в магазине нарвусь на кавказскую мафию, которая увезет меня в горы и продаст в рабство старому похотливому овцеводу. Я боюсь незнакомых мест, особенно ночью: мне кажется, что все вокруг — грабители, каннибалы и ожившие мертвецы, а единственное, ради чего открыты палатки и ездят машины — чтобы завлекать невинные жертвы на алтарь кровожадных сектантов-извращенцев.
Вместо кавказской преступной группировки, на которую я рассчитывала, за прилавком, на кушетке, храпела продавщица, разрисованная так, словно только вчера познакомилась с косметикой. Когда она проснулась, оказалось, что тушь на одном глазу растеклась, а помада смазалась на щеку. Это добавило ей обаяния: она уже смотрелась не как толстая и нахальная дорожная проститутка, а как старая, уставшая от жизни путана, у которой ревматизм, муж-алкоголик, дети-наркоманы и эрозия матки…