Слишком много блондинок
Шрифт:
— Я испорчусь.
— Знаешь, есть такая поговорка, — Аня не обращала на меня внимания, — типа… чтобы стать знаменитым художником, нужно двадцать лет рисовать, чтобы стать известным писателем, надо десять лет писать, чтобы актером — пять лет играть или нужно каждый день по пятнадцать минут читать в телевизоре кулинарные рецепты. Так что, если ты не грохнешься в обморок перед камерой и не задушишь твою будущую коллегу, купишь себе через полгода какой-нибудь «фольксваген» или «ауди» и забудешь, как пять лет откладывала на цветной телевизор.
— Я грохнусь, — пообещала я.
— Отлично! — Аня налила еще «бехеровки». — Я рада, что ты приняла мое предложение… предложение Андрея… с нескрываемым энтузиазмом, что ты сразу же согласилась на еще не перечисленные условия и что ты не испытываешь страха и сомнений. Выпьем.
Мы выпили.
— Значит, так, — вела она беседу. — Мы сейчас бодро и весело доедаем икру, допиваем все, что есть, я ныкаю машину, и мы идем в гости. Здесь рядом. Я тебя буду представлять как нашу новую ведущую, а если ты меня завтра на пробах опозоришь, я тебя убью. Годится?
— Вполне, — успокоилась я. — Можно я сразу войду в роль звезды экрана: буду смотреть на всех сверху вниз и делать вид, что это не я, потому что поклонники и восхищение меня утомляют?
— Не вопрос.
Глава 14
— Вот, пришли.
Мы стояли у старинного дома в одном из Басманных переулков. Двери парадного были широкие, стеклянные — за ними гулял охранник и скучал вахтер. Охранник с вахтером, пока мы объясняли, куда направляемся, начали с нами флиртовать. Нам это не понравилась: игривый вахтер — то же самое, что кокетливый гинеколог. Мы ответили на их пожелание хорошо провести время высокомерным молчанием и поднялись на третий этаж.
Дверь уже была открыта, и, едва мы вошли, к нам бросился невысокий черноволосый мужчина лет сорока пяти. Он был весь в черном. Черные штаны с отливом, черная летящая рубашка, из выреза которой отовсюду лезли черные кудри, черные лакированные ботинки на встроенном каблуке. На шее — платиновая цепь.
— Аня! — сказал он с едва заметным кавказским акцентом. — Очень рад! — Он чмокнул ее в руку. — Кто твоя очаровательная подруга?
— Вера. — Аня представила меня таким тоном, словно вслух мечтала о том, чтобы хозяин прямо сейчас рухнул сквозь пол. — Это Давид.
— Можно Дато, — осклабился он и облобызал мне руку, причем так долго не выпускал мою из своей, что я ее прямо-таки вырвала.
— Проходите, — пригласил он.
Квартира была громадной. Прихожая — не меньше двадцати метров, из нее тянулось два глубоких коридора: один прямо, другой направо. Наверное, раньше — в прошлом веке или даже позапрошлом — здесь жил богатый промышленник, или профессор, или высокопоставленный чиновник… Отделка «под старину»: витиеватая лепнина, люстры из хрусталя, цветного стекла и фарфора; кушетки, диванчики, кресла — в стиле поздний ампир и ранний модерн; пейзажи и натюрморты в изысканных рамах,
Едва мы зашли в гостиную, я поняла, что судьба моя предопределена и ничего от меня не зависит — я целиком во власти неких высших космических учреждений, повелевающих моей жизнью по личному усмотрению. Посреди комнаты стоял Егор и беседовал с толстой женщиной в восточном наряде. Наверное, я была на шаг от того, чтобы подойти к нему, по-братански хлопнуть по плечу и выкрикнуть что-нибудь вроде: «Алле, гараж! Какими судьбами?!», но от унижения меня спасла Аня:
— Ты чего бледная? — Она обеспокоенно заглянула мне в лицо.
— Значит так, — я потянула ее из гостиной. — Здесь есть, где поговорить?
— Да… — Аня напряженно смотрела мне в глаза, в которых, наверное, искрилось безумие. — Пойдем в ванную, там спокойно…
Я буквально пихала ее по коридору, чтобы побыстрее уединиться. Только мы открыли дверь ванной, я развернулась, вцепилась недоумевающей Ане в плечи и упросила ее притащить выпивку, сигареты и чего-нибудь прохладительного. К встрече с Егором я оказалась не готова.
— Ладно, ладно, — успокаивала она. — Ты, главное, без меня не топись и не режь вены…
Она вернулась через пару минут с ромом «малибу» и клубникой. Я уже умылась, напилась из-под крана и приняла более-менее вменяемый вид. Отхлебнув из бутылки, Аня передала ее мне, села на деревянный столик и выжидающе замолчала.
— Это кошмар! — Я заметалась по комнате, размахивая руками. — Я себя чувствую, как фанатка Энрике Иглесиаса, которая уже сутки караулит возле какого-нибудь ГРЭММИ, а когда из лимузина вываливает отряд телохранителей, визжит, как безумная: «Это он! Это он!» — и грудью прет на охрану.
Аня сделала правильный вывод:
— И кто из присутствующих… гмм… Иглесиас?
— Я чувствую себя просто идиоткой, мне осталось только любовное письмо написать — желательно стихами, и тазепама обожраться! — Меня бесило, что я веду себя, как по уши втрескавшаяся школьница.
— Послушай, — осекла меня Аня. — Я же все-таки не психиатр. Давай говори, в чем дело, без вот этих вот «ох» и «ах».
— Ладно. — Я плюхнулась на край ванной, запрокинула бутылку, сделала пару глотков и неожиданно спокойно призналась: — В Коктебеле я познакомилась с Егором и влюбилась в него… — я собиралась было описать, как страстно я его люблю и как все было, но, решив, что это лишнее, смолчала. — Вот.
— Ты что, серьезно?
— Нет, Ань! — разозлилась я. — Репетирую роль Анны Карениной! Ты что, не узнала меня? Я же Николь Кидман!
Аня протянула «малибу»:
— Спокойно. Не надо слез…
— Я и сама к этому, знаешь ли, не стремлюсь! — кипятилась я. — Я чувствую себя дурой и не могу ничего с этим сделать. У меня даже колени дрожат, понимаешь, насколько все серьезно?
— Егор — кретин, — заявила она.
— Это почему? — насторожилась я.
— Потому, — ответила Аня, прикуривая.