Слишком много кошмаров
Шрифт:
– Я знаю, – кивнул Абилат. – Первое, что я сделал, – попробовал с ним связаться. С тем же результатом. А у вас не получится?
– В жизни никому не указывал, что ему во сне видеть. Не было такой необходимости.
– Но я много слышал о ваших Смертных Шарах…
– Я и сам о них много слышал. Правдивого и не очень. Беда в том, что для моих Смертных Шаров ваш пациент недостаточно материален. В этом смысле сновидцы даже хуже призраков, ничем их не проймёшь.
– Понимаю, – уныло кивнул Абилат.
Кому сейчас было по-настоящему плохо, так это ему. Знахарскому призванию сопутствует непреодолимая потребность помогать любому потенциальному пациенту, возникшему на пути. Невозможность вылечить больного для настоящего знахаря гораздо
Мне в этом смысле гораздо проще живётся. Я могу спокойно смотреть на чужие страдания и ничего не предпринимать. Минуты две кряду – точно могу. А может быть даже целых три. Я вообще очень могущественный человек.
Но дольше, конечно, уже невыносимо.
– Ладно, попробую что-нибудь сделать, – решил я. – Терять всё равно нечего, я правильно понимаю?
– Пожалуй, нечего, – подумав, кивнул Абилат. – Самое худшее, что может случиться – бедняга просто проснётся от слишком грубого вмешательства. Но в его случае это скорее благо.
– Хорошо.
Я отодвинул знахаря в сторону и склонился над сновидцем, который выглядел как мужчина неопределённого возраста с невнятными чертами лица. На самом деле многие из них примерно так выглядят: людям, оказывается, редко снится какая-то определённая внешность. И с одеждой та же история. В большинстве случаев сновидцы ограничиваются ощущением: «я выгляжу примерно как все вокруг». Или наоборот: «ой, я как-то странно одет, и на меня все смотрят». Поэтому в их облике зачастую нет никаких конкретных деталей. Хоть полчаса такого разглядывай, а отвернешься, и уже секунду спустя ничего толком не вспомнишь, как ни старайся. Я много раз проверял.
Впрочем, неважно.
Важно, что иллюзорное тело человека, спящего сейчас неведомо где и одновременно лежащего на обочине одной из просёлочных дорог, которые считаются улицами на этой окраине Левобережья, было сведено самой настоящей, неиллюзорной судорогой. Вернее, множеством судорог одновременно. То есть таково было моё впечатление, на самом деле, я не знахарь и не знаю, что именно происходит с телом, которое на ощупь кажется твёрдым как камень. И холодным, как снятый с ледника мертвец. Хотя при этом порывается вскочить и куда-то бежать.
Глаза его были открыты. И я, конечно, в них заглянул, как заглянул бы в глаза любого человека, с которым пытаюсь установить контакт. И сразу понял, почему Абилат решил, что бедняга сходит с ума от ужаса.
Собственно, я сам сошёл с ума вместе с ним.
Чужое безумие выгодно отличается от собственного тем, что оно всё-таки чужое. И поэтому не захватывает тебя целиком. То и дело сползает с сознания, как сшитая не по росту одежда с чужого плеча. Ну или, наоборот, жмёт и не застёгивается. Главное, что несоразмерность безумия твоему внутреннему устройству и опыту проявляется как ощутимое неудобство, отвлекает внимание от мучительного распада реальности, позволяет вынырнуть на поверхность и вернуться к себе.
В такие моменты как никогда остро осознаёшь дистанцию между собой и тем, что с тобой происходит – включая собственные ощущения, эмоции, чувства и мысли. Мои-то они мои, но «мои» вовсе не означает «неотделимы от меня». Ещё как отделимы. Что испытывать в полной мере, а что спешно проматывать на самом дальнем участке сознания, предварительно отключив громкость – это уж мне решать.
Поэтому мне удалось немного отодвинуть в сторону парализующий ужас заживо проглоченного существа, забывшего, откуда оно взялось, кем было, чего хотело и кого любило при жизни – несколько часов, леденящую вечность небытия назад. Теперь оно знало о себе только одно: меня съели и переваривают. Вот прямо сейчас! Любое внешнее событие лишь укрепляло эту версию. Умение превращать все факты в дополнительное подтверждение собственной правоты – козырный туз безумия, бьющий все карты здравого смысла, а напоследок и самого игрока.
Вот
«Уже начинается!» – в панике подумали мы оба, когда на наши лица упали первые холодные капли. Только я одновременно знал, что это просто пошёл дождь. Немного некстати, не спорю, но и с ума сходить тут особенно не от чего. Ну, промокну. Ну, даже, предположим, простужусь. В Мире, где есть магия, лечиться от простуды – одно удовольствие. И времени много не отнимает. Осушил кружку заговоренного горячего питья, встряхнулся и пошёл дальше. Живём.
Мне бы ещё вернуться туда, где это оптимистическое «живём» исполнено смысла. Где дождь – это просто дождь, под которым мокнет сейчас мой брошенный на обочине амобилер, где есть Левый берег и Правый, добрая дюжина соединяющих их мостов, дорога к дому, сонный полумрак пустых коридоров, и в любой момент может прозвучать вопрос: «Где тебя носило?» – в переводе с человеческого языка на другой человеческий означающий: «Я тебя люблю».
Мне бы туда вернуться, но быть безумным – это и означает забыть путь домой. Всё что остаётся – встать посреди дороги и звать на помощь. Всё что остаётся – встать посреди дороги и откликаться на любой, самый далёкий, тихий, неразборчивый зов.
Если сделать это одновременно, появляется шанс.
«Эй, – сказал я себе – тому самому настоящему себе, который обычно со снисходительным равнодушием бессмертного наблюдает за происходящим, но в некоторых особо трудных случаях всё-таки приходит на помощь остальным составляющим личности, – эй, – сказал я, – а ну немедленно дай мне руку. Вот так, молодец. А теперь тащи. Да не только меня, обоих. Видишь, я с добычей, так уж мне повезло».
– Эй, – говорил я – тот самый, настоящий, которого позвали на помощь, – эй, держись за меня покрепче и слушай внимательно. Не бойся. Ничего не бойся, ясно тебе? Бояться вообще никогда не надо, а сейчас – тем более, потому что кроме страха с тобой не происходит ничего ужасного. Тёплая зимняя ночь, окраина Левобережья, луна… Нет, прошу прощения, луна уже за тучами, но только что она была, клянусь. Зато теперь есть дождь, он хороший товарищ в беде, остужает и освежает, помогает прийти в себя. Ничего не бойся, держись за меня, доверяй дождю, смотри, какая славная нынче выдалась ночь. А что вокруг нет фонарей – так на этой окраине их ещё не успели установить. Положа руку на сердце, не так уж они и нужны, до полуночи тут светло, потому что горят разноцветные лампы в садах. Это очень красиво, но когда хозяева идут спать, лампы, конечно, гасят. Обидно, но не беда, без фонарей здесь тоже красиво, а темнота сама по себе не страшна, разве только споткнуться можно или в яму какую-нибудь упасть, но некоторым счастливчикам это прекрасно удаётся и при дневном свете, поэтому глупо так бояться темноты. Ты слышишь меня? Не бойся. Скорее иди сюда. Здесь хорошо, здесь – жизнь. Никто никогда тебя не глотал.
Последнее утверждение внезапно показалось мне очень смешным. Абсурдным и избыточным. Представил, что будет, если я стану ходить по городу и приставать с этой благой вестью к прохожим, хватать их за полы лоохи, заглядывать в глаза, говорить проникновенно: «Никто никогда тебя не глотал!»
А то они сами не в курсе.
Я рассмеялся, вернее, рассмеялись мы оба, я и спящий где-то за тридевять Вселенных человек, который, кстати, оказался совсем мальчишкой, с подростковой остротой черт и торчащими в разные стороны темными вихрами, подстриженными как попало и частично окрашенными в густой синий цвет.