Слишком много приведений
Шрифт:
– Прошу, - елейным голосом предложила она, обнажив в улыбке клыки. Против ожидания чистые, без следов крови.
Я с трудом поднялся, донес Люсю до машины и, кое-как усадив ее, забрался сам.
– Ты с нами не поедешь, - буркнул я Рыжей Харе.
– Ах, ах, ах!
– фиглярничая, проворковала она.
– Я в таком расстройстве...
Я глянул на нее исподлобья и раздраженно захлопнул дверцу.
Тогда Рыжая Харя наклонилась и подала в открытое окно Люсину сумочку и пачку долларов, которые налетчик с ножом успел выгрести
– Граждане пассажиры, - проговорила Рыжая Харя голосом вокзального репродуктора, - не забывайте свои вещи и не оставляйте их без присмотра.
– Да пошла ты!..
– не выдержал я.
– Сейчас пойду, - нормальным тоном согласилась Рыжая Харя и протянула мне беленькую горошину.
– Если хочешь, чтобы с твоей подругой было все нормально, потри ей виски, а затем дай понюхать.
– Она повернула голову к шоферу и приказала: - Шеф, жми на Островского, дом четыре!
И шеф "выжал" с места так, что меня вдавило в сиденье. Я невольно обратил внимание на водителя. Он сидел неподвижно, как манекен, а его глаза в зеркальце заднего вида казались двумя плошками. Тоже один из моих "бесов", или это Рыжая Харя произвела на обыкновенного смертного столь неизгладимое впечатление?
Снадобьям Рыжей Хари стоило верить - на себе убедился, - потому, почувствовав, что белая горошина начинает таять, я натер девушке виски. И правильно сделал, так как горошина тут же полностью испарилась.
– А куда это мы едем - Островского, четыре?
– наконец сообразил спросить я.
Шофер не ответил, молча, как автомат, управляя машиной на сумасшедшей скорости. И в глазах-плошках ничего не мигнуло, будто не к нему обращался.
Зато Люся глубоко вдохнула и открыла глаза.
– Это мой дом. Я там живу.
Что меня больше всего поразило, произнесла это спокойным, будничным голосом, словно в переулке у травматологической больницы ничего не случилось.
Глава 7
Четвертый дом на улице Островского оказался одной из тех самых типовых панельных, пятиэтажек, миллионы которых были понастроены в шестидесятые годы по всей стране и вполне заслуженно именовались "хрущобами" из-за чрезвычайно тесных комнатушек. Точно в таком доме жил и я. Шофер въехал во двор и остановился у крайнего подъезда. Я помог Люсе выбраться из машины, затем склонился к водителю.
– Спасибо, - сказал я застывшему манекену за рулем.
– Сколько с меня?
Вместо ответа он рванул с места так, что меня чуть не прихлопнуло дверцей. При выезде со двора машину занесло, и я услышал из открытого окна такси отборный мат. Типа того, каким извращенным способом я, преждевременно рожденный сын чрезвычайно порочной самки из отряда собачьих, должен был свои, испражненные вместе с человеческими миазмами деньги дефлорировать в Рыжую Харю. Все-таки шофер оказался не зомби, а обыкновенным русским человеком. И реагировал на трансцендентные шуточки в соответствии с менталитетом.
– Вот ты и дома.
– Я протянул Люсе сумочку.
– Что?
– переспросила она, безуспешно пытаясь непослушными пальцами привести в порядок разорванную юбку. Получалось у нее плохо: движения были заторможенные и неуклюжие. Не столь уж чудодейственным средством оказалось снадобье Рыжей Хари. Ничем не лучше транквилизатора.
Люся шагнула к подъезду, пошатнулась, я поддержал ее под локоть.
– В какой квартире живешь?
Она посмотрела на меня долгим взглядом, пытаясь осмыслить сказанное мною.
– Восьмая, второй этаж...
Честное слово, таскать шкафы по лестничным пролетам проще, чем вести девушку в полубессознательном состоянии. Хотя, не скрою, обнимать за талию податливое тело было приятно.
Самостоятельно открыть дверь она тоже оказалась не в состоянии. Я нашел в сумочке ключи, открыл дверь. Квартира была точной копией моей - небольшая однокомнатная клетушка, только планировка зеркальная.
– Сейчас заварю чай, - сказал я, усадив девушку на табуретку в кухне. Попьешь, станет легче, и будешь бай-бай.
Никаких глупых мыслей в голове не было. За сегодняшний день я и сам порядочно вымотался, потому и решил: как только напою ее чаем, тут же ретируюсь. До моего дома отсюда минут пятнадцать ходьбы.
Пока закипал чайник, я порыскал по навесным шкафчикам. Нашел и чай в металлической коробке, и, как надеялся, аптечку. Коробку поставил на стол, взял из аптечки ампулу нашатырного спирта, раздавил, смочил ватку и повернулся к Люсе.
Девушка сидела на табурете, привалившись спиной к стене, и была похожа на забытую в песочнице куклу. Ноги бесстыдно раскинуты, руки висят, голова запрокинута и повернута вбок. Рот чуть приоткрыт, глаза бессмысленно смотрят в никуда.
Я шагнул к ней, протер ваткой виски, поводил под носом.
Она встрепенулась, вяло замотала головой.
– Не надо...
Я снова провел ваткой под носом.
– Не надо...
– захныкала она, как ребенок, неуклюже отмахиваясь.
Когда я попытался еще раз поднести к ее лицу ватку, она перехватила мою руку.
– Не надо... Мне уже лучше...
– Вот и хорошо, - сказал я.
– Пойди умойся холодной водой.
– Д-да...
– запинаясь, согласилась она и с трудом поднялась.
Пока в ванной шумела вода, я ополоснул заварочный чайник, засыпал гранулированный чай, залил его кипятком, окутал чайник полотенцем и стал сервировать стол. Чашки, блюдца, ложки, сахарница...
– В холодильнике сыр, масло...
– услышал я слабый голос девушки и поднял голову.
Люся стояла в проеме кухонной двери, прижимая к синяку на скуле мокрое полотенце. Стояла босиком, на ней был коротенький махровый халат. Совсем иное впечатление, чем пять минут назад, когда она сидела на табурете, производили ее голые ноги. Тогда Люся ничего, кроме жалости, не вызывала, а вот теперь...