Шрифт:
Глава I
Он появился у нас на острове абсолютно неожиданно. После шторма мы пошли с отцом собирать плавник — главное наше топливо. Мы поднимали с песка гладкие, без коры, отполированные морем стволы и складывали их на тачку, оставляющую своим колесом в мокром песке глубокий след. Мы издалека увидели огромный серый ствол, подъехали к нему и вдруг, остолбенев, увидели за стволом мирно спящего худого старика с седой щетиной, в сапогах, ватнике, треухе. Откуда он взялся такой? Был шторм, катера не ходили, вертолетов не было — и тем не менее появился непонятный человек, абсолютно не похожий на остальных островитян — нас тут было сорок пять человек. Если бы мы его встретили на материке, то все равно удивились бы: чего это он спит на берегу? А он себя чувствовал как дома:
— Ну так помоги, если ты такой умный! — сказал отец.
— Мне этого не надо, я тут до дров не заживусь! — гордо ответил он. Поселился он в старом сарае, назвал себя Зотычем и сразу стал вмешиваться в нашу работу.
— Да это не так делается! — повторял он, влезая абсолютно во все: чистили мы с мамой рыбу или запускали с отцом радиозонд.
— Как ты здесь оказался-то, объясни! — усмехался отец.
Тут Зотыч начинал что-то бормотать про себя; бормотать — это было любимое его занятие. Единственное, что можно было понять, — это про какой-то бот, который высадил его сюда. Но никто никакого бота, приставшего за это время к острову, не видел. Удивительно было еще и то, что Зотыч абсолютно ничего не ел!
— Не пришлось как-то привыкнуть! — пояснил он нам.
— Может, ты инопланетянин? — усмехался отец.
— Все мы инопланетяне! — загадочно говорил Зотыч.
Потом он вдруг бешено начал работать. Оказалось, что его забросили на наш остров косить водоросли, богатые йодом, необходимые медицине. Он нашел где-то старую лодку, законопатил и приспособил в уключины вместо весел… две косы. Он плыл, гребя косами, глубоко запуская их в воду, — срезанные водоросли, покачиваясь, всплывали. Зато сам Зотыч постепенно погружался: лодка протекала, набирала воду, медленно тонула. Зотыч вытаскивал ее на берег, переворачивал, затыкал дыры и плыл опять. Срезанные водоросли он просушивал на больших камнях. И что интересно, героический его труд не остался напрасным: приплыл бот с двумя людьми и большими весами, водоросли у него взвесили и приняли и заплатили, видимо, Зотычу немалые деньги, судя по той важности, с которой он стал себя вести. Уехать вместе с ботом, однако, он отказался, сказав, что искренне привязался к нашей семье, он так и выразился — «искренне привязался».
Потом и мы привязались к нему. Вышло так. В этом году непривычно рано — в начале августа — начались у нас холода, и я простудился. К вечеру я как-то сильно устал, но о болезни еще не знал. Только все вокруг сделалось каким-то странным: я словно видел все это впервые и голоса говорящих доносились словно откуда-то издалека, с каким-то странным дребезжанием. Потом я заснул, и начались какие-то странные сны, и сны эти продолжались в течение недели — все это время я ни разу не приходил в сознание. Из всех снов чаще всего повторялся один: я сижу в какой-то темной бревенчатой избушке, похожей на деревенскую баньку, и по углам, в темноте, находится какая-то опасность. Вот она начинает шевелиться, появляются какие-то руки с когтями — но тут вбегает Зотыч с косой, начинает ею размахивать, и темные тени в углах начинают трястись и таять. Самое удивительное, что мне не случайно, оказывается, все время снился Зотыч, — именно он боролся с моей болезнью, потому что врачи оказались бессильны — у меня обнаружилась аллергия к лекарствам. А Зотыч растирал меня какими-то мазями, которые вынимал из своего мешка, поил какими-то настойками. И первое, что я помню, первое мое ощущение после долгого забытья, что я пью горячую воду, в которой как бы растворен банный веник, но пить приятно.
Потом, когда я уже полностью вылечился, Зотыч остался жить у нас, во второй комнате, и мы с ним часами беседовали.
— А сынок-то у вас культурный, культурно говорит! — однажды после разговора со мной сообщил он моим родителям. Мать была абсолютно счастлива от этих слов: больше всего на свете она боялась, что я за два года, что мы не живем в городе, отстану от мирового культурного уровня. Однако Зотычу мой уровень нравился. После этого у нас в семье полюбили его окончательно, хотя по-прежнему своими привычками он изумлял нас: спал, например, только на полу, подстелив какую-нибудь ветошь.
— Даже страшно как-то говорить ему, что мы уезжаем! — говорила мать. В августе кончался срок нашего контракта, и мы уезжали. Но никакой сложности тут не оказалось: Зотыч сообщил нам, что нас не покинет и уезжает с острова вместе с нами. Все были безумно счастливы.
Пока мы жили на острове, вид Зотыча: седая щетина, «прохаря» (так он называл свои рыжие сапоги), прожженный ватник — все это выглядело более-менее нормально, как и его привычка вдруг засыпать где попало, пусть даже на земле. Но когда мы приехали с ним в Архангельск, милиция то и дело задерживала его и проверяла документы. Тут я и начал понимать, что жить с ним вместе довольно неуютно: жизнь его несколько странная, не как у всех. Впрочем, и на нас самих все смотрели с подозрением, вид у нас был какой-то очумевший; после года разлуки с цивилизованной жизнью нас изумляло буквально все: например, я долго мог глядеть на обыкновенную козу, она казалась мне ничуть не менее удивительной, чем верблюд. Наш песик по имени Чапа, который вырос на пустынном острове, ошалел от обилия впечатлений и лаял непрерывно.
Оформив в Архангельске отчет и получив деньги, мы без задержки, не заезжая в нашу ленинградскую квартиру, рванули на юг. Зотыч в Архангельске постепенно затерялся, и я уже думал, что он исчез навсегда.
— Да… в цивилизованную жизнь ему вписаться как-то труднее! — сказал отец, когда мы вспомнили Зотыча.
— И слава богу, что ему хватило такта исчезнуть! — сказала мать.
Однако он не исчез. На станции Армавирская, где я вышел покупать сливы, ко мне спокойно подошел Зотыч (выглядел он точно так же, как и на острове) и сказал, что вполне уютно едет в товарном вагоне, приглашает и меня проехать с ним пару перегонов, подышать воздухом после духоты, извинился, что исчез без предупреждения, то есть, как я понял, он считал себя членом нашей семьи. Спросил, куда мы едем. Я сказал — в Сухуми. Он одобрил, пообещал, что обязательно появится, но не сразу. Тут подошел отец, сказал, что Зотыч может ехать с нами, предложил купить билет — полвагона пустовало.
— Билет и я могу купить — денег что грязи! — самодовольно ответил Зотыч, открыл мешок, который с ним был. Деньги занимали полмешка, пожухлые, как осенние листья. — Но зачем тратиться? — Зотыч хитро прищурился. — А так, на воздухе и с удобствами, — он кивнул на товарняк. — Ну все, покедова! — деловито направился к себе. — Еще повидаемся! — кивнул он на ходу. Все-таки с культурой речи у него было не так хорошо.
Мы с отцом сообщили маме радостную весть о появлении «блудного родственника».
— Да я видела! — вздохнула она. — Попомните меня — попадем мы с ним в историю!
С жильем мы устроились в Сухуми очень удачно. У отца был друг-грузин, а здесь жили его родители. Отлично, между прочим, жили! Высокие железные ворота, за воротами чистый бетонный двор, весь завешанный виноградом, двухэтажный каменный дом, торжественная лестница вела на широкую мраморную террасу.
— Жилище римского патриция! — сказал отец, когда хозяйка провела нас наверх.
— Пока еще, правда, не разрушенное веками! — Улыбаясь, из комнаты на террасу вышел маленький старичок — хозяин дома Леван Михайлович. Он оказался известным ученым, археологом, раскапывал древние поселения в самых разных странах, его знали во всем мире.
Хозяйка дома, красивая, полная женщина по имени Клара, ходила с грудным ребеночком на руках. Вскоре выяснилось, что это не ее ребенок, а их дочери, которая вышла замуж и на время оставила ребеночка бабушке. В общем, семья была веселая и приятная. Чапа тоже мгновенно подружился с хозяйскими собаками — их было две, — переводчик оказался не нужен.
Приятно было ранним утром выходить на террасу, смотреть вниз, где по сырому двору, под кривыми мандариновыми деревьями, крякая, вразвалку ходили пестрые индоутки — гибрид утки и индюка; потом вверх — на всегда ясное голубое небо, в которое поднимался гигантский светло-серый эвкалипт; сброшенная им кора, похожая на кипу брючных ремней, висела в развилках и развевалась. На горизонте поднимались горы, и там в зелени белели дома, такие же уютные и красивые, как наш. С утра начиналась жара. На третий уже, наверно, день я почувствовал, что это и есть обычная, нормальная жизнь, а пребывание наше на острове вдруг отодвинулось, казалось тревожным сном.