Слишком сильный
Шрифт:
Арабы свернули вбок, я выглянул на площадь. Урсула, увидев меня, с отчаянием махнула рукой: «Уходи!». Полицейские выбегали из здания, усаживались в машины. Несколько полицейских торопливо пилили цепи короткими пилами.
— Алле! (В смысле — уходи!) — снова крикнула мне Урсула.
Раз уж они решили поставить свои жизни на кон, доказать жестокость любого террора — их не собьешь! Вот так жизнерадостная французская молодежь — не только веселье, выходит, у них на уме! А мы? «Что мы делаем хотя бы наполовину такое? — подумал вдруг я. — Да ничего!» Я вошел в гостиницу,
— Ты что, спишь, что ли, здесь? — послышался изумленный голос Данилыча. Он отвел мою руку от уха. Я посмотрел на часы. Тридцать три минуты… Не было взрыва?
Я открыл сумку с ключами и рассказал все Данилычу.
— В полицию, наверно, надо позвонить! — Данилыч растерянно метнулся к телефону.
— Да полиция уже драпает оттуда! — воскликнул я.
— Ну… пошли тогда туда! — скомандовал Данилыч.
Улица была перекрыта двойным строем полиции; на все наши просьбы полицейский лишь молча отдавал честь. Наших не было видно. Потом промчалась тюремная машина, потом — медицинская. Потом цепь полиции стала теснить всех еще дальше и дальше.
— Пойдем. Все равно ничего пока не узнаем! — с отчаянием проговорил Данилыч.
Мы вернулись в гостиницу. Да-а-а… после того что я видел, как же нам теперь жить, как нам теперь бороться за мир? По-прежнему — заседать? Я увидел точилку в виде льва, с таким восторгом купленную мной, и стыдливо запихнул подальше эту детскую игрушку. Мы ходили по номеру.
— Время ужина. Спустимся вниз. Может, что-нибудь известно, — проговорил Данилыч.
Мы вышли. Все спокойно входили в ресторан. Мы вошли, сели. Стрелка прыгнула на семь. И тут мы остолбенели! В зал, весело улыбаясь, впорхнула Урсула в передничке и наколке. Она кинула лукавый взгляд на меня, потом слегка потерла запястье, кокетливо поморщилась — и с ходу врубилась в работу. Вот это да!
— Ну, как? — бросился я за ней, когда ужин закончился.
— Все хорошо! — безмятежно улыбаясь, сказала она. — Террористы позвонили, сказали, где бомба, — за одну минуту до взрыва. Потом полицейские привезли какого-то крупного взломщика, он нас отстегнул! — Она засмеялась.
Ну, весельчаки! Я, тяжело ступая, поднялся в номер и упал на кровать. Ну, поездочка! И это еще первый день!
Потом пришла спасительная мысль: а может, это они просто так играют? Но, во всяком случае, играют в их игры не только они! Честно надо сказать — они активнее участвуют в жизни своей страны, чем мы.
Мне приснился сон: Зотыч с Чапой на руках сидят в маленькой комнате, в нашем доме на острове, и я знаю, что дом наш скоро должны взорвать, но нигде поблизости меня нет, я изо всех сил вытягиваю вперед руки, чтобы хотя бы увидеть свои пальцы, чтобы понять наконец, есть я или нет, но пальцев не вижу.
Проснулся я от завывания машин, — казалось, все на свете машины съезжаются сюда. Я резко встал, осмотрелся. Постель Данилыча была аккуратно застелена — уже куда-то ушел. Из окна ничего не было видно — только крыши. Я вышел в коридор,
«Опять у них что-то уже начинается!» — с каким-то уже привычным возбуждением подумал я, оделся и пошел к бульвару. Было еще половина шестого утра!
На бульвар из всех улиц выворачивали машины: легковые, грузовые, пикапы, — из них выскакивали быстрые люди, раскидывали что-то вроде раскладушек и быстро раскладывали на них всяческий товар: туфли, кроссовки, дезодоранты и шампуни, кофты, футболки и юбки. Выносили из машин длинные вешалки, на которых сразу раскачивались десятки платьев, причем самых модных, двухцветных, с косой границей цвета через грудь. Уж я-то понимал в этом, наблюдая за тем, как одевается Ирка!
Я нашел одно платье просто великолепное — модное и вместе с тем сдержанной, благородной расцветки — растерянно тискал его, думал: «Купить? Но кому? Вряд ли Ирка оценит мой подарок, во всяком случае, вряд ли в корне изменит свое кислое отношение ко мне. Да и неудобно как-то — дарить платье девушке, с которой, в сущности, у тебя нет ничего общего!»
— Нравится? Купи! — из зарослей платьев вдруг вынырнул Жиль, брат Урсулы.
— А это твои, что ли, платья? — растерянно пробормотал я.
— Мои! — решительно проговорил Жиль. — Мой друг Огюст, он художник, рисует, а мы с Урсулой шьем, на двух машинках! С большими торговыми компаниями у нас контактов, конечно, еще нет — поэтому продаем сами! Купи! Очень дешево!
Так. Оказывается, Урсула еще и шьет — когда же это она все успевает?! И главное — и Жиль шьет, вот что самое удивительное! Чтобы у нас такой красавец, как он, да еще так здорово одетый, да еще имеющий автомобиль, да еще учась, одновременно бы еще шил!.. Такое смешно даже представить. Гордость не позволит! Мы бедные, но гордые!
— Бери все! Бесплатно! — вдруг заговорил Жиль. — Привезешь к себе, продашь своим друзьям, деньги, сколько захочешь, вышлешь мне! Я хочу, чтобы и у вас молодежь одевалась красиво! — Он говорил не умолкая, как заведенный. — Ваши министры заключают контракты с модельерами, которые шьют для богатых — Сен-Лораном, Карденом, — только богатые могут покупать. А мы с тобой, и с Урсулой, и с Огюстом будем дешево одевать молодых ребят! Неужели ты не хочешь, чтобы они одевались по моде? Ведь ты же можешь это сделать — у вас, я слышал, разрешено теперь действовать самому, иметь любые контакты. Ты согласен? Бери все! Общий бизнес — гарантия мира!
К таким быстрым решениям я был еще неспособен.
— Подожди! Я должен подумать! — пробормотал я, с трудом отклоняя длинную вешалку с платьями, которую он склонял ко мне.
Я посмотрел на часы. Шесть часов утра! И уже столько жизни, уже голова разламывается от проблем! Я представил, что скажут все, в частности Латникова, если я вдруг открою павильон с модным товаром… Хотя фактически это вроде бы теперь поощряется. Я вздохнул. Тут я увидел Данилыча, который, тоже уже усталый, брел среди лотков.