Слишком сильный
Шрифт:
— Бон жур! — Я замахал им рукой.
— Бон жур! — Они помахали мне в ответ. Впрочем, они вряд ли запомнили меня вчера, но это неважно — тут все со всеми были знакомы. Наконец я пробился в пьесу. Трое из ребят-актеров (или не актеров?) страстно отговаривали четвертого не топиться, причем каждый придумывал свое: один говорил, что вода грязная и холодная; второй кричал, что на том свете так же, как и здесь, только некуда уже уйти; третий говорил, что скоро появится прекрасная девушка и все печали горемыки улетучатся без следа.
«Гениально! — подумал я. — То, что нужно! В самый раз!» Дуся
— Мой дорогой! — завопила она. — А вот и я!
Горемыка изобразил на лице отчаяние и ужас и стал кругами убегать от нее.
Толпа свистела, радостно гоготала.
— Не надо, не надо! — оборачиваясь кричал он. — Я согласен жить, только оставь меня в покое.
Потом я услышал какой-то звон — монеты зазвенели по камням. Гонорар! Я стал прятать упирающуюся Дусю в чемодан, чтобы ее не захватила жажда наживы.
Двое актеров стали, кланяясь, собирать монеты, а двое поклонились и скрылись в толпе; они действительно оказались совершенно посторонними — просто ребяткам захотелось порезвиться.
Главный — парень со шрамом на брови — протянул мне горсть денег.
— Ну что ты, зачем? — Мне даже стало жарко от стыда. — Мне не надо!
— Не надо? Почему? — громко воскликнул второй.
Вокруг нас снова стали останавливаться зеваки. Я чувствовал, что начинается новая интермедия, — теперь уже не с Дусей, а со мной.
— Мне не нужны деньги! Я так! — стараясь говорить как можно тише, ответил я.
— Ты нам нравишься! — воскликнул главный. — Мы как раз собираемся с гастролями вокруг света! Поедем с нами!
— Вокруг света? Надо подумать! До завтра!
Я рванул в сторону. Тут я снова увидел моих знакомых девчонок, ползающих по камням и собирающих монетки.
— Девчонки! — воскликнул я (по-французски это было «мадемуазельс»). — Пойдем вместе ужинать! Я угощаю!
Действительно, у меня оставалось еще почти сто пятьдесят франков, а тут такие отличные девчонки на коленях собирают какие-то сантимы!
— О! — радостно воскликнули они. — А куда? В ресторан «Максим»?
Я ответил, что ресторан «Максим» мне, наверное, не потянуть, а если что-нибудь попроще, то пожалуйста. Мы ринулись через толпу. По дороге мы оживленно болтали (я подумал, что, вернувшись, сам смогу преподавать французский!). Девчонки рассказали, что закончили восемь классов лицея (после восьми лет учебы у них уже выбирают жизненный путь — как, впрочем, и у нас). Теперь они учились в музыкальном училище при консерватории, мечтали играть в оркестре «Гранд-опера» — главном парижском театре.
— Но и брейк вы отлично играете! — сказал я.
— О! Благодарим вас! Вы так добры!
Это был редкий случай, — пожалуй, что первый в моей жизни, — когда панковская раскраска не уродовала людей, а даже вроде как украшала. Ясное дело, что завтра на занятиях они будут выглядеть как подобает. Мы подошли к заведению, над которым было написано по-английски «Мак-Дональдс». Я вспомнил, что еще в Ленинграде, рассказывая про Париж, Данилыч говорил мне, что такие «мак-дональдсы», завезенные из Америки, — самые дешевые и самые быстрые закусочные, — там готовят одно только блюдо, так называемый гамбургер — горячий бутерброд с бифштексом внутри. Впрочем, одно дело —
— Вы хорошо говорите по-французски! — вежливо сказала одна из девушек.
— Как — хорошо? — Я сделал вид, что возмутился. — Вы поняли, что я не француз?!
— Ну конечно! — воскликнула другая. — Вы славянин, правильно? Югослав? Поляк?
— Русский! Ленинград! — эффектно произнес я.
— О-о! — Они восхищенно всплеснули руками.
Даже дома я не имел такого успеха! Посмотрела бы на меня сейчас несчастная Ирка Холина!
Над прилавком висели два огромных цветных телевизора, и на экране демонстрировался процесс изготовления гамбургера: машина накладывает мясо на булку, потом мясо посыпается зеленью — все это ослепительно яркое, — потом все запекается в раскаленной печурке. Аппетит разгорелся, естественно, еще больше. А вот из окошечка выехали на подносе гамбургеры уже в натуральном виде — ничуть не хуже, чем на экране. Очень вежливый паренек-продавец положил нам гамбургеры на большие деревянные тарелки; девчонки сказали: «Кока-кола», — и он поставил им по жестяной баночке с кока-колой.
— Джюс! — надменно сказал я. И паренек, вежливо улыбаясь, поставил мне баночку ананасового джуса.
И стоило все это удовольствие на всех всего семьдесят пять франков, а я-то боялся, что будет слишком дорого, — денег, слава богу, хватало!
На столах в стаканчиках стояли красивые соломки, похожие на граненые карандаши с красными полосками. Я захотел взять несколько штук на память, показать дома ребятам, потом застеснялся, потом подумал: «А чего, собственно, стесняться?» Взял соломку, воткнул в баночку, а потом пару соломинок положил в карман; никто не обратил на это никакого внимания — подумаешь, проблема! Только Латникова бы, наверно, разразилась тут речью: «Ты теряешь свое достоинство!..» Впрочем, когда она вернулась бы из этой поездки, в которую она бы поехала вместо меня, у нее в чемодане оказалась бы груда таких соломок — в подарок ее детям или там внукам, неважно!
«Надо же, — подумал я, — Латникову вспомнил! Выходит, все мои ленинградские заботы и здесь со мной!»
В такой задумчивости я быстро проглотил вкусный, горячий, душистый гамбургер. Девчонки, надо заметить, не отстали от меня.
— Ну что? — воскликнул я. — Еще по одному?
Они скромно потупились.
— Ясно! — сказал я. — Гулять так гулять.
Я снова подошел к стойке, встал в очередь. Потом оглянулся, чтобы спросить девчонок, что брать, — опять кока-колу или, может, «орандж» — тоже вкусная на вид штука!
Тут я увидел в дверях Клода. Он вошел и стал озираться, кого-то разыскивая. Неужели меня? Странно! У меня сложилось впечатление, что я ему и его друзьям не особенно нужен. Нет, наверное, не ко мне, просто так забежал перекусить. Хотя вроде бы странно — немножко далековато от его дома. Хотя и я тоже от дома не близко.
— Хелло! — На всякий случай я небрежно поднял руку.
— О! Вот ты где! — Клод устремился ко мне.
Как же он меня нашел? А, информация в компьютере, я же записал куда пошел! Ясно.