Слива в цвету и дорожная пыль
Шрифт:
— Мы присмотрим, — усмехнулся подошедший к ним Зампано. — Молодец, крестничек. Главное — не вешать нос. В отношениях всегда так. Если как следует извинишься, все и всегда можно исправить.
— Сказал дважды разведенный, — толкнул его локтем в бок Джерсо, который, как всегда, маячил рядом.
— Но потом-то все сложилось нормально, — Зампано невозмутимо пожал плечами. — Так что я знаю, о чем говорю.
— У нас все не так, — вздохнул Альфонс. — И не надо, пожалуйста!
— Да ладно, что мешает интрижке-то? — пожал плечами Зампано. — Не думаю, что этот парень, — он указал большим пальцем
Джерсо снова пихнул его в бок и указал на малинового Ала.
— Прекрати смущать крестника. Он пока не дорос до наших мудрых лет. Пускай сам шишки набивает.
И они пошли набивать шишки.
11 сент. 1920 г. Наконец покинули земли льяса. Нужно было сделать это сейчас, а то рисковали дождаться ледостава и застрять на всю зиму и весну. А все-таки три года у них — многовато. Хочу еще заглянуть в разные земли.
Ответа на свои вопросы не нашел. Х. говорит, не то ищу. Э. сказал бы, что это чистый высокопарный бред с его стороны. Скучаю по Э. Немного боюсь возвращаться на материк. Все это кажется совсем другой жизнью теперь. Есть ли там для меня место?
Мэй сердито провела расческой по волосам. Все-никак не удавалось успокоиться, все думалось — ну и дура же она… Ветер взметнул занавески и, удивленно обернувшись, она увидела, что на подоконнике распахнутого окна сидит не кто-нибудь, а Альфонс Элрик собственной персоной.
Он выглядел усталым: под глазами мешки, голова обмотана бинтом (к счастью, без следа кровавых пятен). К тому же, алхимик успел переодеться и теперь выглядел словно один из дворцовых охранников Ланьфан.
— Что ты здесь делаешь?! — сердито спросила Мэй. — Уходи!
— Между прочим, мы с Эдвардом преодолели два дворцовых сада и кучу охраны, — с некоторой обидой произнес Альфонс. — И все это я проделал с жуткой головной болью!
— Ты стал таким же заносчивым, как твой брат! — сердито воскликнула Мэй, и сама себе поразилась: что это с ней? Только что она так хотела увидеть Альфонса, мечтала поговорить с ним наедине. И вот, когда мечты, казалось бы, сбываются…
— Вот и нет! — Альфонс, кажется, обиделся, только за себя или за Эдварда, Мэй не поняла. — Эдвард уже не заносчивый. Ну, может, самоуверенный немного. И я не он! Я просто… Мэй! Ну слушай, ну это же глупо — вот так столько всего преодолеть — и так и не поговорить?
— Глупо… — подумав, согласилась Мэй.
Альфонс кивнул.
— Ты меня пригласишь?
— Да… входи, пожалуйста.
Альфонс спустил ноги с подоконника и спрыгнул в комнату. Мэй только сейчас заметила, что он вроде бы стал меньше ростом рядом с ней. Это была иллюзия, конечно. Он не уменьшился за время этого путешествия, наоборот, вырос. Но и она выросла тоже.
В мгновение ока их охватила та странная неловкость, которая возникает в минуты после очень долгой разлуки.
— Да, — Альфонс провел рукой по волосам.
— Я прикажу принести чаю? — предложила Мэй.
— Не
— Ну… присядь тогда?
— А… да, если хочешь…
Они уселись на низких стульях напротив друг друга, и Мэй, отчаянно сгорая от неловкости, подумала, что им не о чем говорить. То есть… они могли поговорить о политике, наверное? Они могли поговорить о письмах… Но только политика принадлежала дворцу и Лину, письма принадлежали письмам. Она совершенно не знала, что сказать помимо этого.
— Я… не очень сильные раны? — спросила Мэй.
— Нет, так, пустяки. Дворцовый лекарь почти все уже подлечил.
— Да.
— Точно.
Каждый посмотрел на другого в надежде, что он придумает, что сказать.
— А где Эдвард?
— Мерзнет внизу в кустах, — пожал Альфонс плечами.
— Ох! Мы должны пригласить его наверх!
— Слушай, я почти уверен, что это его враги подорвали наш самолет, так что он это заслужил, — Альфонс пожал плечами и улыбнулся.
— Я никогда не пойму мальчишек! — Мэй вскочила. — Это, в конце концов, просто опасно! А что если стража моих родственников его… — говоря это, она устремилась ко все еще открытому окну, чтобы зазвать Эдварда внутрь — надо думать, он сумеет как-то залезть без алхимии, которую, без сомнения, использовал его брат!
Но Альфонс неожиданно поймал ее за запястье и за талию, и Мэй застыла, пораженная, пришпиленная этими неожиданными точками контакта. Альфонс был удивительно теплым, удивительно живым, настоящим. Он пах керосином, спиртом, порохом и немного дорожной пылью.
Мэй всегда думала, что «сердце затрепетало» — это просто неуклюжее романтическое клише. Но сейчас именно сердечный трепет она и ощутила, и ощущение это показалось ей довольно неприятным.
— Мэй… — тихо спросил Альфонс, — ты настолько не хочешь быть со мной наедине? Если так, мы с братом уйдем, и я тебя больше не потревожу.
— Нет… нет, совсем не так… просто я… — Мэй ненавидела себя в этот момент: ну надо же ей было бормотать, как дурацкая беспомощная «героиня» из старинных книг… разве только этих воющих и плачущих идиоток можно было назвать героинями! — Я! Извини! — она зажмурилась, чтобы легче можно было наконец сказать это. — Просто мы столько всего писали друг другу! И я почти думала, что я не увижу тебя до свадьбы, и потом — тоже, а ты все опаздывал и опаздывал, и я стала думать, что это, может быть, как роман в стихах, или я тебя придумала, или еще что, а тут ты, и ты сказал, что я не должна себя так вести, как я веду, а я и правду не должна, но ты…
— Ох, — Альфонс отпустил ее и отступил на шаг. — Ну, знаешь, я не буду извиняться за то, что я оказался не тем, на что ты настроилась. Снова.
Мэй обернулась. Щеки у нее пылали, как угли, но она все-таки набралась смелости и поглядела на Альфонса прямо. Выражение какого-то нежного разочарования на его лице было таким несчастным, что она чуть было не заплакала.
— Я не в этом смысле имела в виду! Ты… ты писал идеальные письма, Альфонс, а теперь ты появился — и ты как будто еще лучше, чем в письмах, но ты реальный человек, я это вижу! И я хочу говорить с тобой, как с реальным человеком, но я боюсь, что я все перепутаю, и что все будет не так…