Сломанная подкова
Шрифт:
— Нет его в лагере,— сказал Бекан жене.— Все мимо меня прошли, я не видел. Не знаю, радоваться или нет. Может быть, он не попал в лагеря, а может быть, давно уж во рву.
Душа Данизат осветилась надеждой. Значит, за хребет ушел сын. Кончится война — вернется живой и здоровый.
Но вслух Данизат не сказала ни слова. О чем говорить? Как скажет аллах, так и будет. Спасибо ему хотя бы за то, что до сих пор ни немцы, ни их приспешники не обнаружили Локотоша. Она открыла рот только за тем, чтобы сообщить мужу:
— Помирает капитан. Без памяти. Совсем плох.
Бекан поспешил на мельницу. Локотоша он нашел
почти
Дыхание больного сделалось прерывистым, на лбу выступили капельки пота, веки вздрагивали, но открыть глаза Локотош не мог.
Бекан откинул одеяло, осмотрел больного. Капитан вздрагивал и стонал.
— Терпи, терпи, капитан,— говорил старик,— я знаю, что тебе больно. Но что поделаешь? Надо повернуть тебя на правый бок, чтобы осмотреть рану.
Локотош стонал и бредил, но в сознание не приходил, поэтому Бекан мог поворачивать его сколько нужно. Он начал осторожно разматывать повязку, но повязка присохла так, что про осторожность надо было забыть. Повязку приходилось отдирать, смачивая ее теплой водой. Когда обнажилась вся спина, Бекан увидел то, чего больше всего опасался: в глубине раны под лопаточной костью образовался огромный гнойник. Рана нарывала. Вся левая сторона спины распухла, воспаленная кожа натянулась, лоснилась. Бекан заскорузлыми пальцами притрагивался к вздувшейся округлой спине, нащупывая центр гнойника. Гнойник мог прорваться вовнутрь. Локотош скрежетал зубами, стонал, вскрикивал, вздрагивал от каждого прикосновения, но из забытья не выходил. Седельщик накрыл капитана одеялом, рану пока не завязывал.
Пришла Данизат с бульоном.
— Аллах не оставит его без милости.
— Нужен здесь не аллах, нужен доктор. Где его взять?
Из головы Бекана не выходил аптекарь, одолживший деньги Ирине, но найдешь ли его? И цел ли он? Не может ли Ирина сама вскрыть гнойник? Аптекарь-то откажется, не поедет сюда, а Ирина поедет. Но пока едешь до города, пока едешь обратно... Гнойник может прорваться, и если он прорвется вовнутрь... Да и жар у Локотоша такой, при котором отдают богу душу. Заросшее щетиной лицо Локотоша заострилось, как у покойника. Видно, что не жилец.
— Съезди к знахарке,— начала советовать Данизат.— Она поможет. В прошлом году Ахмет, сын Мюс-лима, совсем умирал...
Старик слушал Данизат, сам что-то прикидывал в уме, вспоминал, копался в сушеных травах, молчал, сопел...
— Поезжай! Видит аллах, дня не протянет капитан...
Тут Бекан, как видно на что-то решившись, положил на сковороду горячих углей, а в угли сунул шомпол из капитанова пистолета. Взял мыло, горячую воду, травяной настой, полотенце.
— Пойдем, поможешь.
Данизат засеменила за мужем, не совсем понимая, что он задумал.
Бекан стал раздувать пламя под котлом, и в помещении сделалось немного теплее. На сковороду он насыпал свежих, пышущих жаром углей. Чтобы не обжечь руку, один конец шомпола он обмотал мокрой тряпкой. Другой конец к этому времени
Данизат, сообразив, что собирается делать муж, носилась по мельнице, подавая ему то одно, то другое.
— Тверда ли твоя рука? — спросила она у мужа.
— Припаси печеного лука,— вместо ответа приказал Бекан.— А теперь крепче держи его голову и руки. Наваливайся на него, держи, садись на него, а то он сейчас взовьется...
Данизат как могла навалилась на горящего в огне Локотоша, но отвернулась. Видела еще, как Бекан нащупывает центр гнойника и как подносит добела раскаленный шомпол, а потом отвернулась. Зашипело. Заколыхался сизый дымок. В нос ударил тошнотворный запах гноя, струя которого, брызнув из-под шипящего шомпола, окатила «хирурга» и Данизат.
— Вот и все.— По тому, как он это сказал, старуха поняла, что операцией Бекан доволен.— Теперь дело за тобой, Данизат. Все обошлось хорошо. Теперь он должен выжить. Больше прикладывай печеного лука, он будет вытягивать гной наружу. Давай лук, сейчас мы его перевяжем. Хорошо еще, что Мисост забыл про меня, не требует, чтобы я искал Шоулоха. Он занят подготовкой курбан-байрама. Ищет девушек и парней для ансамбля. Девушек, может, и подберет, а парней ему не найти... Давай и ту тряпку, перевяжем, чтобы было теплее. Сейчас пойду проведаю Шоулоха. Не наткнулся ли кто на него.
Утром Локотошу стало легче. Когда он сам попросил бульону, Данизат от радости забыла о своем горе. Температура спадала. Когда седельщик вернулся от Шоулоха из пещеры в Долине белых ягнят, Локотош мог уже говорить.
— A-а, хирург,— даже улыбнулся Локотош.
— Разве плохой? Мы так лошадей лечили, когда их порежет волк. Тебя тоже волк порезал, двуногий...
— Я думал, что нахожусь уже в аду и меня начинают поджаривать в преисподней.
— О, огонь — лучшее средство. Огонь чистый, в нем никакая зараза не живет. Чока, когда маленький был, занозил ногу. Нога распухла, как барабан. Парнишка терял сознание. Таким же способом его вылечил.
Вспомнив о Чоке, Бекан помрачнел. Локотош спросил о сыне, где он, что с ним.
— Воллаги, плохо. Говорят, в лагере. Ездил — не нашел. Не знаю, что и делать. Старуха с ума сходит.
— Далеко лагерь?
— В Прохладной. Наверно, умер Чока, загубили. Это не лагерь — ад на земле. Людей там не жарят, но муки их невозможно измерить... Голоду и холоду дали волю, разрешили им проверить, на что они способны, когда люди от них не защищены. Если Чока не выдержал этих страданий и умер, уж лучше сразу конец, чем испытывать такие мытарства и мучительно ждать конца.
Локотош не мог ничего посоветовать.
— А вот подобрал на улице.— Бекан из складок папахи вынул листовку и протянул ее больному. Листовка была написана ученическим почерком,
— Наша?!
— Да. Наша. Про праздник на нашей улице пишут...— Бекан наблюдал, как радостью загораются глаза Локотоша, как намечается улыбка на заросшем лице, повернул скомканный листок бумаги другой стороной, чтобы капитан мог прочитать все до конца. Для