Сломанная подкова
Шрифт:
Комендант оказался пожилым светловолосым мужчиной. Апчаре показалось даже чудно, что она видит живого немца так близко от себя и что немец этот похож на обыкновенного человека: тонкие губы, серые глаза, лоб нависает над переносицей, а нос нависает над ртом.
— Можно? — с нарочитым кабардинским акцентом спросила она, когда уже переступила порог.
— Хайль Гитлер! — Комендант выбросил вперед руку не столько для приветствия девушке, сколько из стремления внедрить среди местных людей новую форму приветствия, принятую в его стране.
Апчара поняла это иначе. Она подумала, что ее гонят
— Што есть бумага? — спросил гитлеровец другим голосом. Он шагнул к ней и взял записку.
— Бургомистр подписал.— Апчара была уверена, что комендант знает всех бургомистров, а тем более Мисос-та, живущего в соседнем ауле.
Комендант, держа бумагу, вынул из кармана монокль.
Апчара только на плакатах видела капиталистов в черных цилиндрах и с моноклями. Немец ловко вставил монокль в глазницу и стал читать... Язык Мисоста не блистал ясностью, но комендант, видимо, уловил суть.
— Ты кто есть ему?
— Сестра. Чока Мутаев — мне брат. Двоюродный. Близкий родственник. Очень просим, господин комендант. Отец очень старый. Мать очень старая...
— Ошн старый, ошн старая.— Комендант взглянул на Апчару.— Почему ты не есть ошн старая?
Апчара не знала, как ответить. Она смутилась и побледнела. Попыталась построить предложение, но немецкие слова куда-то улетучились из памяти.
Комендант понял это и обратился к своему запасу русских слов.
— Этот шеловек — есть ваш родственник?
Апчара утвердительно кивнула головой.
— Ви есть абориген — кабардинка?
Апчара снова закивала головой, хотя не понимала, что значит слово «абориген».
Комендант вертел в руке бумажку,
— Он больной, умрет...
Немец встал из-за стола.
«Хочет схватить меня»,— от этой мысли Апчара задрожала сильнее, чем бумажка в пальцах у коменданта.
Немец подошел к карте, висевшей на стене, ткнул пальцем в точку, где написано: «Прохладная».
— Ваш родственник здесь?
— Да. В Прохладной. Животновод он. Не военный. Его даже в Нацдивизию не взяли. Не доверили...
— Не доверили? — Комендант обернулся и уставился на Апчару удивленными глазами.
— То есть взяли сначала, потом исключили...
Комендант решил, как видно, воспользоваться случаем и поговорить с девушкой местной национальности, войти к ней в доверие. Потом она расскажет своим о высших целях германского рейха. Это очень важно накануне большого события — праздника освобождения, намеченного по распоряжению генерала Руффа.
— Наша цель — освободить маленькие народы,— начал Линден свое внушение этой девушке с испуганными глазами и простодушным лицом.— Германия — друг малых народов, освободитель. Она хочет освободить малые народы из-под большевистского гнета и покончить с жидовско-комиссарским произволом...— Комендант не скупился на слова, чтоб охмурить девушку. Он достал из папки обращение германского командования к горским народам. Население оповещалось в нем о формировании представительской власти из людей местного населения, названной «гражданской администрацией». Провозглашалась свобода вероисповедания, обещалось равенство, восстанавливалась частная собственность на землю, упразднялись
Наконец Линден снял монокль.
— Ви поняли листовка?
— Да, да. Все поняла.
— Ви это поддерживаит?
— Разумеется.
— Корош девушк.— Линден сел на свое место и испытующе поглядел на Апчару, потом снова уставился в бумагу.
— Поставьте, пожалуйста, резолюцию.— У Апчары щеки выбросили два ярких красных флажка, глаза налились слезами, дрогнули углы губ.
— Айн резолютион? — Линден понимал, что от него требуют.— Пожалуйста...
Комендант на чистом поле в конце текста, пониже кривых букв, из которых состояла подпись Мисоста, написал одно лишь слово «прюфен» и расписался.
Апчара чуть не выхватила письмо из рук коменданта, боясь, как бы он не раздумал. Она встала, чтобы уйти.
— Фюрер есть друг Кабардинии, Балкарии, Чечении. Большой друг есть. Понимайт?
— Понимаю.— Апчара дрожала всем телом.
Через минуту она уже бежала мимо часового, и ее никто не остановил.
...Апчара старалась представить себе лагерь, где томится Чока, но в ее воображении вставали только пионерские лагеря с палатками.
Бекан всю дорогу расхваливал хозяйку мазанки и уверял Апчару, что она примет их как близких родственников. Бекан прихватил для нее вяленое мясо — баранью ногу. Такое подношение, конечно, раздобрит ее, и хозяйка разрешит им остановиться и переночевать у нее.
Это радовало и Апчару. За долгую дорогу она так продрогла, что не раз слезала с двуколки и бежала следом, чтобы хоть немного согреться. Она бежала и повторяла вслух немецкие слова, которые знала. Только теперь она пожалела, что плохо учила немецкий язык в школе. Если б знать, как будет необходим этот язык, учила бы его не только ради экзаменов.
Вопреки ожиданиям Бекана, хозяйка мазанки приняла гостей очень холодно. Правда, белокурый мальчонка сразу узнал старика, побежал ему навстречу, блестя глазенками, надеясь на что-нибудь вкусненькое. Его матери не хватало решительности сказать гостям: «Уходите от моего дома», но и приглашать в мазанку она не приглашала. Бекан сразу вытащил все гостинцы.
Женщину смягчило не столько мясо, сколько вид девушки, посиневшей от холода.
— Заходите, коли так,— наконец промолвила она. В темной мазанке за ужином женщина рассказала Бе-кану и Апчаре о своем постояльце — лагерном трупово-зе, который вернется с дежурства после двенадцати ночи. На кровати — новая постель, там и спит постоялец. Женщина с мальчиком-спят на большом кованом сундуке.
После ужина стали ждать возвращения постояльца: хозяйка со страхом, а Бекан и Апчара с надеждой и тревогой. Апчара все-таки верила, что ее бумага с резолюцией коменданта стоит много.