Сломанное время
Шрифт:
Гоша спустился еще на сто ступеней.
– Между ступенями – пятьдесят сантиметров. Это значит, что я спустился под землю на глубину пятьсот сорок пять метров. Мне нужно немножко отдохнуть. Потому что сейчас я спустился на пять метров ниже высоты Останкинской башни. Если, конечно, русский язык допускает такую постановку факта…
И он почувствовал, что волосы его, как при сквозняке, шевельнулись.
– Хотя, есть ли она сейчас вообще, башня Останкинская?..
Он покусал губы и отвлек себя от внезапно нахлынувшего непреодолимого желания разжать пальцы и сделать шаг назад.
– Остров только что вышел из носителя – устья «Б», и я вошел в устье «А». И сейчас стою на долбаной лестнице в ту минуту, быть может, когда совершенно голый банкир Ван дер Шельк накладывается на совершенно голую Мату Хари. – Втянув воздух носом, Гоша почесал щеку. – Странно, что меня это не возбуждает.
Пальцы на руках будто помертвели. Они не слушались его. Ему хотелось просто расслабить руки и упасть.
Такое уже однажды было. Было… Но тогда падение означало свободу. Падение здесь означает смерть. И он, стиснув зубы и нащупав ногой следующую ступень, продолжил спуск.
С этого места авианосец выглядел как детская игрушка.
Люди настолько устали, что идти дальше уже не могли. Они лежали на земле и дышали, как загнанное стадо.
– Макаров… ты говорил, что этот авианосец – атомный?..
Дженни подползла к Макарову сразу, едва он приказал остановиться. Около минуты она, выравнивая дыхание и уткнувшись ему лицом в плечо, просто лежала. Сам Макаров держал голову на руке Левши. Он тащил его, и, когда они рухнули на землю, их положение относительно друг друга не поменялось. У них не было сил, чтобы сделать это. Питер устал, кажется, меньше всех. Для него это было простой пробежкой на два километра.
– Да, это атомный авианосец.
– Если в его трюме взорвется тонна взрывчатки…
– Не одна тонна, Дженни, а четыре… Те, кто спланировал взрыв, ставили целью одну из двух мне известных: уничтожить судно или уничтожить Остров. Если атомный реактор на судне в рабочем состоянии, то эта пробежка была напрасной.
Он посмотрел на Дженни.
– Почему? – спросила она, хотя знала почему.
– Потому что, если реактор взорвется, нам уже не нужно будет составлять очередь для похода на водопад для набора воды.
Левша ухмыльнулся и с закрытыми глазами поинтересовался:
– Вот ты, Макаров, как военный человек… Скажи-ка нам, что нужно делать, если реактор взорвется?
Поднявшись, Макаров развернулся лицом к судну.
– Нужно лечь и вытянуть руки вперед, чтобы раскаленные капли автомата не испортили казенные сапоги… – он посмотрел на часы. – Двадцать секунд.
– Какие сапоги? – заволновалась Дженни и похлопала Левшу по плечу. – Эй, о чем он говорит?!
– Это он так шутит. Военные, они вообще склонны к имбецильным остротам.
Макаров повернулся и крикнул громко, в уверенности, что его слышат все:
– Лягте все ногами в сторону авианосца! Закройте головы руками! Питер, я что сказал?!
– И все? – спросила беременная девушка, которая плохо понимала суть происходящего и которая передвигалась только за счет того, что ее захлестывал адреналин. – И – все?!
– Простите, забыл! – с бледным лицом проговорил Макаров. – Молитесь!
Он уже ничего не говорил. Просто спускался вниз. Так спускаются с горы с трудом взобравшиеся на нее туристы. Переставлял ноги, как сомнамбула, ни о чем не думая и ни слова не говоря. Разница между ним и покидающим гору путешественником была невелика по сути, но не умещалась в сознании по форме: Гоша спускался в никуда. Он не видел, сколько ему осталось, не мог рассчитать силы и радоваться пройденному пути.
– Семьсот пятьдесят метров… – прохрипел он наконец, просовывая руку за арматуру, чтобы перевести дух. Он подумал, что бы ему кинуть вниз, чтобы понять, сколько еще раз ему нужно переставить ноги. Пальцы уже не слушались команд. Они просто ложились на ступень, и если бы нога Гоши соскользнула во второй раз, он уже не мог поручиться, что выручат руки. Бросить было нечего. Разве что сандалии. Но если высота велика, он просто не услышит звука их падения.
– Я вернусь наверх… – выдавил он через силу. Желание наконец-то прорвалось наружу. – Я вернусь наверх, иначе сойду с ума и просто свалюсь с этой лестницы в преисподнюю…
Минуту назад ему пришло в голову, что он спускается все ниже и ниже, а кислорода по-прежнему предостаточно. Это значило, что внизу или в стенах шахты есть вентиляция. Коридор, имеющий выход к источнику чистого воздуха.
Он тут же подумал о том, что вполне мог пройти мимо него, как тысячи раз ходил мимо «окна» с устьем «Б», не подозревая о его существовании рядом.
Страх снова заполз в его сердце. Он хотел вернуться.
И вдруг высоко над его головой раздался шум. Сначала это был невнятный шепот. Потом он превратился в шорох. Потом Гоша услышал скрежет. Ничего не понимая, он поднял голову.
Где-то высоко, так высоко, что пришлось прищуриться, чтобы рассмотреть, он увидел светящуюся точку. С каждой секундой она увеличивалась в размерах. И чем больше она становилась, тем громче становился шум. Еще несколько секунд – и Гоша увидел…
Содрогнувшись он ужаса, он сжал пальцами прут так, что заныло в плече.
Вышибая снопы огненно-красных искр, на него мчался обломок лестницы длиною…
Он присмотрелся. Теперь, в свете искр, он видел путь, который прошел. Освещенный красным светом коридор уходил вверх стрелой, и не было ему конца. Искры малинового цвета смешивались с оранжевыми, рождали красный свет, и Гоша помимо своей воли вспомнил кадры кинохроники извержения металла из чрева вулкана.
Лестница, со страшным скрежетом чеканя стены шахты, крутилась, играла, била концами и вышибала, вышибала тысячи, миллионы искр…
«Я забыл сказать Макарову – прощай», – подумал Гоша, щурясь от разрезающих слух звуков.
Ничего нельзя было изменить или поправить. Надломившиеся после взрыва авианосца крепления уронили часть лестницы набок. Некоторое время обломок стоял недвижим, пока что-то не заставило его пошатнуться. И он соскочил с опоры и помчался вниз.
И ничего нельзя было изменить. Гоша не мог войти в устье «Б» и очертить петлю, чтобы вернуться в ту минуту, когда увидел протянутую Макаровым руку.