Сломанные куклы
Шрифт:
— А Марека-то тебе зачем касаться?
— Ты для начала успокойся. Умойся как следует. Посмотрись в зеркало. Ты часто подходишь к зеркалу, Серега? Может, стоит почаще, а? Никто твоего любимого Азбеля пока трогать не собирается. Над тем, что ты сейчас мне рассказал, я подумаю. Крепко подумаю. Обещаю.
Капитан Глеб сел напротив Серова и положил руки ему на колени.
— А теперь, огородный мой Робинзон, когда я тебя покину, приводи себя окончательно в порядок, будь на месте. Кстати, завтра вечерком у Виталика Панасенко мы все вместе посидеть собираемся. Я думаю, что стоит поговорить нам по-свойски, прояснить общий горизонт, а то непорядок какой-то получается. Приезжай и ты обязательно. Будем ждать. И чтобы больше никаких соплей, никаких комплексов! Никого не слушай — тебя приглашаю я. Лично. Понял?
Продолжая глядеть на Глеба блестящими от слез глазами, Серов покорно кивнул.
— Лады. Тогда я потопал.
— Давай провожу тебя до ворот-то… У меня же керосинка здесь есть, посвечу под ноги, темно ведь уже.
— Не надо, обойдусь. Собак у вас тут на ночь в свободный поиск не выпускают?
— Да не, не выпускают… У нас на дачах-то дежурит один омоновец, с доберманом, подрабатывает иногда, но он только во вторник будет. А сегодня нет, сегодня сторож без собак. Ну, прощай…
Безразлично и невнимательно перешагивая через блестевшие лужи, капитан Глеб Никитин зябко сжимал кулаки в карманах. Вспоминалась так и не выпитая водка на грязном столе.
«Так и есть! Ты промедлил, светло-серый…»
Звонок мобильника застал Глеба уже за воротами дачного общества, на остановке, где он минут пятнадцать с поднятой рукой жмурился на яркий свет фар и уворачивался от брызг пролетавших мимо него по окружной дороге грузовиков.
— Алло… Кто? Галина? А, ну да, узнал конечно. Что? Какая машина? Сбила машина? Кого? Марека?! Где? Нет, где он сейчас?! Дома? Хорошо. Нормально, говорю. Давайте завтра, в гостинице. Да, у меня в гостинице. Часов в одиннадцать вам удобно будет? До завтра. До свидания.
Капитан Глеб невольно отшатнулся, когда около него притормозила фиолетовая «девятка».
— Куда тебе, парень?
…Долгожданная громкая музыка, одновременно грохочут медные трубы и пищат маленькие скрипки… много света вверху и вокруг, скрип паркета под шагами крупных мужчин, тонкий стук каблучков изящных женщин, разноцветные блики бриллиантовых украшений переливаются по близким блестящим колоннам… Странные почтительные слова, медленные поклоны и твердые руки.
Пробел. Промежуток без слов и событий. Мокрая улица, сильный дождь, глухие выстрелы. Кто-то пробежал рядом, визг машины на повороте… Все это вдали, смутно и ненужно… Потом подробности — кожаная сумка в кустах — деньги, много денег, ровные пачки долларов!!! Сколько же в такой сумке может быть денег? Миллион долларов? Нет, лучше два! Пусть будет ровно два миллиона четыреста тысяч… А сколько это все весит? Килограммов двадцать, тридцать… Ничего, пусть так… Не очень тяжело… Как унести, где спрятать?.. Лучше в лесу… дома не надо. Хорошо, что под руками есть большой прочный пакет, — часть денег переложить в него, никто и не запомнит — без сумки ведь, вроде как с цветным пакетом, за продуктами… за остальными деньгами нужно будет приехать потом… Нет, потом их брать опасно — могут выставить засаду. Унести сразу… Ничего, и не очень-то и тяжело, вроде бы и не тридцать, а всего двадцать, от силы двадцать два килограмма… Да и пакет должен выдержать, с ручками… Вы-ы-держит! Так, а сколько пачек-то всего? Если конкретно пересчитывать… нет, не здесь, здесь могут заметить, быстрее унести домой, никто не должен… там пересчитать… потом упаковать плотно — и в лес. Не все, конечно, часть оставить, менять понемногу на рубли в мелких уличных конторках… Опасно — могут быть меченые или переписанные номера. Выследят… Изредка ездить в Москву, там обменивать… Какой размер пачек-то? Сантиметров двенадцать? За один раз можно будет безопасно взять…
И утром опять снились деньги. Если бы это все получилось — можно было бы сделать такое!.. Деньги, большие деньги, настоящие деньги, а не эти медяки…
Внизу, глубоко, блестит золото… Тяжело, много не поднять, не хватает воздуха, сзади, из-за плеча, подплывает страшная черная рыба…
— Борщ будешь? Я поставлю, подогреется быстро… Майонез-то, представляешь, как подорожал в последнее время, масло растительное тоже вон куда поперло?!
Маленькая кудрявая старушка мягко и неслышно протопала мягкими вязаными тапочками по чистеньким половичкам в кухню, почти сразу же выглянула из-за неприкрытой двери веселым личиком.
— Откуда ты, милый мой, такой изгвазданный-то появился?
Действительно, кроссовки Глеба, все в подсохших кляксах садоводческой грязи и городских луж, уж очень сильно и заметно нарушали аккуратное пространство крохотной прихожей.
— С задания. С боевого подвига.
— Вона чего! Когда приехал, говорил ведь, что на диване нынче все дни лежать будешь, да за пескарями поедешь на Бузянку, а сам-то по ночам не пойми чем занимаешься. Подвиги он двигает…
Старушка иронически удивилась.
— Мам, ты только не переживай.
— А чего переживать-то! Живой, не выпивши, — и то ведь хорошо. Давай ванну наберу, погреешься, или как? Рубашку снимай, простирну тоже, чтобы второй-то день не носить…
— Мам, брось! Не надо ничего мне стирать! Я в гостинице отдам в прачечную, так удобней.
— Ну вот, удумал еще! Удобней! Нешто там чужие-то люди хорошо сделают! Рукава-то все растреплют, а ворот таким же грязным, непростиранным и останется! И носки снимай, быстро…
Силу и волю у человека отнимают в большей степени не холод, не голод и не страшные лишения, а то, когда вокруг него все долгожданно становится мягким, теплым и чистым.
Капитан Глеб, посмеиваясь, сдался без особых встречных условий, быстренько нырнул в старый спортивный костюм, который матушка сохраняла к его приездам чистым и глаженым уже долгие годы, и босиком прошлепал в ванную.
Через дверь донеслось опять ласково:
— Коврик положи под ноги-то, чтобы не холодно было на пол мокрому вставать… Селедочки-то тебе почистить? У меня картошка еще с обеда осталась.
— Согласен.
Горячая вода была действительно хороша. Но ванна, их чудесная домашняя ванна, когда-то в детстве просторная, как океан, опять оказалась маленькой… Пришлось в истоме плавно согнуть ноги в коленках.
Стукоток ножей и вилок на кухне был мил и неспешен. Там же еще бормотало местным негромким голосом радио.
Зная, что нет рядом никаких забот и неприятностей, Глеб уснул.
И пробуждение его было таким же плавным и несерьезным.
— Эй, мореходец! Жив ли ты там? Не потонул?
— Не, мам, у тебя здесь погибнуть никак нельзя! Глубины не те.
— Выходи, выходи, давай! Почти час уж как без ответа бултыхаешься! Хватит. Давай быстро за стол, остывает уже все!
Тридцатилетние табуреточки поскрипывали, знакомый рисунок потертых фаянсовых тарелок обещал привычные вкусы и запахи.
— Селедочки сейчас тебе положить?
— Мам, давай-ка я лучше начну с борща.
Старушка села напротив и, опять просияв тихой усталой улыбкой, поставила бледные руки под свое морщинистое лицо:
— Кушай, кушай…
Здесь не нужно было что-то изображать или притворяться. Глеб просто плотно и вкусно поел.
— Похоронили-то они Маришку где?
И траур в эти минуты был тоже неуместен. Прожевав, Глеб нахмурился, желая быть точным.
— Не знаю, мам, забыл уже здесь многое… Виталик говорит, что на каком-то новом кладбище, в Покровах вроде. Про остальное не знаю.