Сломавшийся мундштук

Рид Томас Майн

Я был очень доволен, что захватил с собой портсигар и мог, таким образом, в свою очередь угостить старика. Мы долго сидели вдвоем с ним за вином и сигарой, - дамы ушли спать, - и беседовали. Случайно разговор у нас зашел про Техасский стрелковый полк, о котором алькад был весьма низкого мнения. Оказалось, что полк стоял некоторое время в этой местности и что поведение стрелков оставляло желать много лучшего.

Было уже поздно, или, вернее, очень рано, когда Хозе, вылив последние капли из бутылки, пожелал мне спокойной ночи и повел меня в мою комнату. Тут меня ожидало нечто, являющееся большой роскошью в Мексике: кровать с чистыми простынями. В один миг я очутился на ней и заснул глубоким сном.

Когда я проснулся

утром, то увидел, что на плацу стоят мои товарищи, уже готовые к отъезду. Было еще очень рано, едва начинало светать, но они были так искусаны насекомыми и так голодны, что решили поскорее ехать дальше и позавтракать в Гвадалупе. Я хотел было отправиться вместе с ними, но дон Хозе шепнул мне на ухо, что завтрак у его жены будет готов через пять минут и что он меня не отпустит. Это было весьма соблазнительно. Я отличался прекрасным здоровьем, и у меня от свежего утреннего воздуха уже разыгрался аппетит.

"Если завтрак будет похож на вчерашний ужин, - подумал я, - то подождать, безусловно, стоит. Такого завтрака в Гвадалупе не достанешь. Кроме того, синица в руках лучше, чем журавль в небе. Догнать же товарищей я всегда успею: моей кобыле это ничего не стоит".

Я отвесил поклон Хозе и согласился подождать завтрака.

– Вот хорошо!
– воскликнул старик и быстро пошел к себе.

Минуту спустя мои товарищи исчезли в серых сумерках рассвета, и я остался один в селении. Никто из них, по-видимому, не заметил, что я не сел на коня вместе с ними. Впрочем, если бы они и заметили это, то ничего бы не сказали: ведь я был не маленький и мог сам о себе позаботиться.

Мой хозяин сдержал слово: минут через пять на столе появился горячий завтрак, притом ничуть не менее обильный, чем ужин. Была тут яичница с ветчиной, омлет, фрикасе из цыплят, различные изделия местной кухни, сильно наперченные, и бутылка красного вина, чтобы утолить жажду. Наконец был подан кофе, чудесный кофе, какой умеют приготовлять только испанцы. После него пришлось выпить рюмочку мараскина и выкурить сигару. Было уже довольно поздно, когда я наконец встал из-за стола к, пожав руку моим хозяевам, вышел из дому под градом благословений и добрых пожеланий. У дверей стояла моя кобыла, уже оседланная. Я схватился за поводья и уже занес ногу в стремя, как вдруг старый Хозе, тихонько дернув меня за рукав, подал мне какую-то бумажку и произнес извиняющимся тоном, с улыбкой:

– Маленький счетик, сеньор!

– Счет!
– с изумлением воскликнул я.

– Совсем малюсенький!
– ответил Хозе.

Я взял у него "малюсенький счетик" и, к удивлению своему, прочел:

Ужин . . . . 1 пезо

Завтрак . 1 "

Ночлег . . . 1 "

Вино . . . . 3 "

– ------------------------------------

Итого . . . 6 пезо

"Старик шутит", - подумал я.

Я посмотрел на Хозе, потом на бумажку, потом снова перевел взгляд на старика, хитро улыбнулся и подмигнул ему, желая показать, что я понял его шутку. Но на лице мексиканца не дрогнул ни один мускул. Оно оставалось неподвижным, словно бронзовое лицо статуи Карла Пятого, которую я видел в столице Мексики.

Когда я, наконец, убедился в том, что мой хозяин и не думает шутить, моим первым желанием было заткнуть ему этим счетом глотку, чтобы он им подавился, а самому ускакать прочь. Но я тотчас же одумался. В сущности, меня отлично накормили и дали мне хорошую постель; я не мог ни на что пожаловаться. Правда, было крайне досадно сознавать, что меня одурачили, но делать было нечего. Мысленно дав себе слово никогда больше не верить в гостеприимство, я вынул кошелек и отсчитал шесть пезо. Затем, послав - тоже мысленно - милейшего Хозе ко все чертям, я пришпорил свою кобылу и ускакал прочь.

Я был так зол, что проскакал карьером мили две. Лишь тогда я остановил лошадь и перешел на рысь. Моя досада начала проходить, и я сам громко рассмеялся

над собой.

Надеясь еще застать моих товарищей в Гвадалупе, я поехал, не задерживаясь, прямо по направлению туда. Показывать им "малюсенький счетик" я не собирался. Нет! Я согласился бы заплатить в два раза больше, лишь бы они ничего не узнали.

Размышляя таким образом и иногда снова принимаясь хохотать, я успел отъехать миль пять от Сан-Кристобаля. Вдруг моя кобыла громко заржала и самовольно свернула в сторону на какую-то незнакомую мне дорогу. Я ехал, отдав ей повод, и от неожиданности не успел натянуть его, как кобыла вдруг понесла. Я налег на поводья изо всех сил и надеялся, что мне вскоре удастся остановить ее. Но тут произошла катастрофа: мундштук внезапно сломался, - это был очень изящный, но непрочный мундштук, - и правый повод целиком очутился у меня в руке. Я мог действовать одним лишь левым. Будь тут местность открытая, мне все же удалось бы прекратить бешеную скачку моей лошади. Но она мчалась по узкой тропинке, обсаженной с обеих сторон тройным рядом колючего кустарника. Сверни она в сторону, я неминуемо очутился бы в кустах, что грозило мне весьма неприятными последствиями, так как колючки у них были очень длинные и острые. Пытаться остановить лошадь при помощи единственного повода было опасно. Лучше было дать ей скакать, покуда она не утомится, и стараться лишь удержаться в седле. Долго кобыла не могла выдержать, - она мчалась, словно хотела выиграть приз на скачках. При этом она иногда задирала голову и начинала ржать так, как она заржала, когда я в первый раз увидел ее.

Мы летели мимо быстро мелькавших высоких алоэ, мимо нескольких ранчо, где работники с восторгом замахали нам широкополыми шляпами и приветствовали нас громким криком.

Вдруг перед нами показался большой дом - гасиенда. У окон появилось несколько красивых женщин, смотревших на меня с изумлением. Я невольно вспомнил Дон-Кихота.

"Ох, - подумал я, - что они скажут обо мне! Какой глупый у меня должен быть вид!"

Не успела эта мысль промелькнуть у меня в голове, как моя кобыла круто повернула налево, - так круто, что я чуть не вылетел из седла, - и, проскакав через ворота усадьбы, вдруг очутилась в патио. Тут она сразу остановилась, как вкопанная. От нее шел пар и бока ее быстро вздымались, но она собралась с силами и громко заржала. Тотчас же в ответ ей раздалось ржание, и из конюшни выбежал жеребенок, который начал тереться о мать и ласкаться к ней, изъявляя живейшую радость.

Не успел я опомниться от удивления, как в патио вбежала очаровательная молодая девушка.

Не обращая на меня никакого внимания, она кинулась к моей кобыле и обняла ее за шею. Нежно целуя ее бархатистую верхнюю губу, она стала приговаривать:

– Милая, дорогая моя лошадка! Мора, Морита, скажи мне, где ты пропадала? Откуда ты вернулась?

Кобыла тихо ржала в ответ к поглядывала то на девушку, то на своего жеребенка, словно сама не знала, кому из них она более рада.

Я сидел в седле молча и смотрел в немом удивлении на эту странную сцену. Девушка была необычайно красива: ее длинные и густые черные косы, спускавшиеся на плечи, ее безукоризненные, словно точеные руки, ее темные блестящие глаза, ее румяные щеки, покрытые здоровым загаром, ее алые губки, нежно целовавшие лошадь, - все в ней было прелестно.

"Я, наверное, вижу сон!
– решил я.
– Я сейчас мирно лежу на чистой постели у Хозе. Во всем виновато это старое вино, которым он меня угостил. Даже "малюсенький счетик" - и тот мне приснился. Ха-ха-ха! Достойный алькад в конце концов оказался радушным хозяином! Все это - сон!"

Но в этот момент в патио вошло еще несколько дам и мужчин, а в воротах показались работники с ранчо, которые кричали мне вслед, когда я мчался мимо них.

Увы, я ошибся! Они, оказывается, вовсе не приветствовали меня, как я думал, а как раз наоборот.