Слова в дни памяти особо чтимых святых. Книга седьмая: ноябрь, декабрь
Шрифт:
Впрочем, Высокая Порта, как именовала себя сама держава Османов, в своей столице до известной степени проявляла терпимость. В Стамбуле, как турки нарекли Константинополь, сохранился довольно многочисленный греческий квартал Фанар (его обитателей называли греками-фанариотами в отличие от греков Эллады). Константинопольская Патриархия продолжала существовать и управлять своими епархиями, но турки навязали ей смертный грех симонии, то есть приобретения священнического сана за деньги. Назначение на архиерейские кафедры стало производиться «бератами» (указами) султанского правительства; такой «берат» обходился желающему епископства в крупную сумму. Выхода из порочного круга у Патриархии не было: приходилось платить, уповая на всепрощение Божие, – грех являлся вынужденным. Но еще несравненно худшим стало то, что со временем порочная практика откупа от султанской власти привела к тому, что возведение в архиерейский и даже в священнический сан зачастую определялось не духовными достоинствами, а богатством его искателя. Когда завоевательная ярость турок несколько поостыла, «у порога Высокой Порты» греки-фанариоты сумели устроиться довольно благополучно, многие обогащались через торговлю. Не имея возможностей для светской карьеры, некоторые такие
Так в 1393 году Болгарская Церковь против своей воли опять стала Охридской Архиепископией, но она еще сохраняла некоторую независимость: совершала богослужения на славянском языке, хранила болгарскую грамотность, прилагала усилия для просвещения народа. Вселенская Церковь признавала ее самостоятельность: в 1697 году Адрианопольский Собор провозгласил Охридскую Архиепископию, Печскую Патриархию и Кипрскую Церковь «священной троицей, деяния коей столь же законны, как деяния древле Богопроизведенных четырех Патриархов». Но Соборное постановление в Адрианополе, как и прежнее «неотъемлемое и незабвенное» дарование Болгарии Патриаршества в Лампсаке, не удержало Константинополь от нового церковного насилия: при содействии султанских чиновников в 1767 году Болгарская Церковь была полностью подчинена Константинопольской Патриархии на правах Преспанской митрополии.
Произвол турецких властей в Болгарии порой делался таков, что ни Тырновский собор, ни вообще какой-либо приходской храм страны не мог чувствовать себя защищенным от угрозы разграбления и поругания святынь. Потому 1 июля 1469 года честные мощи преподобного Иоанна были из Тырнова перенесены на место его земных подвигов, под защиту стен основанного им Рыльского монастыря. В условиях двойного гнета, мирского турецкого и духовного фанариотского, убежищем болгарского духа стали монастыри, крупнейшим из которых был Рыльский. За стенами святых обителей иноки переписывали книги, там продолжали существовать школы, ставшие последними очагами болгарской грамотности, куда семьи мирян посылали на обучение детей; туда стекались миряне-трудники, чтобы и получить духовное просвещение и утешение, и поработать на монастырских послушаниях; за монастырскими стенами окрестным жителям порой удавалось укрываться от грозивших им насилий. Душа Православной Болгарии словно бы спряталась на иноческих «островах благодати», куда не так часто врывалась мирская злоба, где каждый паломник мог отдохнуть душой от житейских скорбей, укрепиться в святой вере и утешиться упованием на Всевышнего и жизнь вечную.
Страждущая Болгария в чаянии помощи обращала взоры на более благополучные православные страны, прежде всего на быстро набиравшую силу Русскую державу. Впервые иноки Рыльской обители во главе со своим игуменом Григорием пришли на Русь во времена царствования Иоанна IV Грозного (1530–1584) и получили от монарха грамоту на сбор пожертвований по всей Русской земле. Помощь русских братьев оказалась столь щедрой, что впоследствии обитель преподобного Иоанна всякий раз при наступлении нужды направляла своих посланцев на Русь и всегда получала ожидаемое вспомоществование. Болгарский церковный историк архимандрит Нестор (Крыстев) пишет: «Путешествуя по Русским землям, рыльские иноки говорили о порабощенном и угнетенном болгарском народе, о преподобном Иоанне Рыльском и его монастыре. Возвращаясь на Родину и в родную обитель, они рассказывали о России, укрепляли в болгарском народе чувство близости, этнического и языкового родства с его северным покровителем, становясь таким образом провозвестниками и проводниками идеи славянского единства и культурно-религиозной общности. Они вселяли в болгарский народ надежду на то, что Русь придет ему на помощь в деле его освобождения». При этом щедрая российская денежная помощь была, конечно, важна, но еще значимее была шедшая от России поддержка духовная и просветительская, помогавшая стоянию болгар в Православной вере и их национальному самосохранению. Русский ученый академик Н. С. Державин отмечает: «Самое важное, в чем нуждался в это время болгарский народ, – это была материальная и культурная поддержка монастырей, бывших для того времени главными культурно-просветительными очагами. Помимо крупных денежных милостыней на болгарские монастыри и церкви, начиная с XVI века в Болгарию идут из России в большом количестве славяно-российские рукописи и книги, преимущественно культурного характера, не дававшие угаснуть культурно-национальному сознанию болгарского народа и поддерживавшие его грамотность и просвещение. Этот русский книжный фонд являлся богатым вкладом в сокровищницу болгарской национальной культуры и болгарского языка, которым болгарская литература жила, по крайней мере, до середины XIX века. На русском культурном наследии в Болгарии вырастает начиная с конца XVIII века и широкое литературное движение возрождения».
Болгарский народ видел искреннюю любовь Православной Руси, и в нем пробуждались и крепли чаяния того, что Российская держава сумеет освободить Болгарию от иноземного господства. Еще в XV веке болгары стали называть Россию любовно-уважительно «Дядо Иван» (то есть «дедушка Иван»), а в XIX веке болгарские патриоты нарекли русских воинов-освободителей «витязями Севера».
Века под османским игом выковали в болгарском народе добродетели смирения и терпения, прививали такое доселе особо ценимое болгарами качество, как здравый смысл – крайняя осторожность в суждениях и поступках. Народ страдал молча, сжав зубы, чтобы не застонать вслух и тем не навлечь на себя еще горших мучений. Но в XIX веке «нож уже дошел до кости» – терпеть дольше сделалось невозможно.
История подъема и упадка Османского султаната стала такой же, как и у всех колоссальных империй. Сначала – военная энергия и дисциплина, потом создание системы управления захваченными странами. На обоих этих этапах в большей или меньшей степени (в зависимости от религии народа-завоевателя) еще сохраняется чистота нравов. Но в дальнейшем выжимаемые из колоний богатства, подобно болезнетворным бациллам, начинают разлагать верхушку имперского общества, которая впадает в роскошество, разврат и прочие всевозможные пороки. Подобен «оргиастической» Римской империи периода упадка сделался и поздний Османский султанат, отличаясь лишь некоторыми специфическими чертами: гигантские гаремы и роскошные дворцы вельмож, повальная продажность и казнокрадство чиновников, дворцовые заговоры, бунты завистливой столичной черни, слишком обленившейся для того, чтобы работать, но требующей для себя доли роскоши, в которой утопали правители. Признаки близкого крушения султаната не могли укрыться от иностранных наблюдателей: на Западе империю Османов стали называть «больным человеком Европы», западные державы готовились прибрать к рукам ее «наследство», то есть выходящие из-под турецкой власти страны, – если не напрямую в виде колоний, то в качестве «сфер влияния». (Австрийская империя, по сути бывшая столь же больным человеком», как и султанат, тем не менее уже сумела захватить часть Сербии.)
Для Болгарии разлагающаяся тирания оказалась еще горше, чем прежняя тирания упорядоченная. По стране бродили шайки разбойников – «кирджали», состоявшие из албанских и турецких подонков; эти банды грабили, жгли и вырезали целые селения, наводили ужас даже на города. Присланные Высокой Портой для борьбы с «кирджалями» полицейские чиновники – «делибаши» – стали для народа лишь дополнительной тяготой: вместо опасных походов на разбойников «делибаши» осели в спокойных местах и начали донимать их жителей поборами, среди которых измыслили «зубной налог»: требовали возместить ущерб от того, что плохой болгарский хлеб якобы портит им зубы. Тем временем взбунтовавшийся против султана паша Пасван-оглу захватил почти всю Западную Болгарию, заключил союз с «кирджалями» и отдал им страну на растерзание. Каково приходилось тогда болгарам, видно, к примеру, из скорбного свидетельства епископа Врачанского Софрония (Владиславова): «Моя епархия была опустошена, села исчезли, кирджали и гайдуки их сожгли; народ был рассеян по Валахии и другим странам».
Разорению страны сопутствовала духовная разруха; даже в крупнейших епархиях лишь единичные приходы имели священников. Видя, что народ превращается в стадо несчастных овец без пастырей, братия Рыльской обители приняла постановление: «Посылати по всея Болгарии во еже утверждати православныя в благочестии». По епархиям обитель преподобного Иоанна разослала разъездных иеромонахов (духовников) для окормления сиротствующей православной паствы такую же миссию взяли на себя болгарские иноки, подвизавшиеся на Святой Горе Афон в Зографском и Хиландарском монастырях. Один из этих духовников, посланный в Виддинскую епархию рыльский иеромонах Кирилл по возвращении рассказывал, что в течение целого года не успел обойти все ее города и села, чтобы окрестить родившихся и отпеть умерших. В некоторых селениях жители считали себя православными, знали молитвы «Отче наш» и «Верую», но признавались, что впервые в жизни «увидели живого священника». Множество болгар были лишены Причастия Животворящих Христовых Таин при жизни, спасительного предсмертного напутствия Святыми Дарами перед смертью, немалое число же отходили в мир иной даже некрещеными.
Православие Христово было тем «родником воды живой», приникая к которому жил и выживал, спасался от окончательной гибели порабощенный болгарский народ. Но увы! Церковная власть Константинопольской Патриархии становилась для Болгарии не источником духовности, а вторым игом – игом духовным, утяжелившим и без того жестокое османское ярмо. Весь епископат Печской митрополии составлялся из греков-фанариотов; единственным среди них болгарином оказался вышеупомянутый епископ Софроний, да и тот в автобиографии признается, что добился сана лишь раздачей крупных взяток греческим иерархам. Лучших архипастырей Константинополь приберегал для греческих епархий, а в болгарское «захолустье» нередко отправлялись отъявленные симонисты, грубые и невежественные. Архимандрит Неофит (Возвели), которому пришлось наблюдать кощунственную торговлю в Фанаре, писал: «За некогда бывший Патриаршеский град Тырново, за его епархию больше всего наддают, продают и перепродают, и платить обещают, и дарят всех драгоценными подарками». Вместо заботы о пастве симонистские «волки на архиерействе» заботились о том, как бы побыстрее возместить свои расходы на покупку кафедры, а затем и обогатиться, выжимая из уже ограбленных турками болгар последние соки церковным налогом – «владычниной», вымогая взятки с ищущих священства, оценивая совершение любого обряда «на вес золота», за мзду беззаконно расторгая церковные браки. Однако, как оказалось впоследствии, это фанариотское церковное хищничество было еще полбеды. Разумеется, симонисты не знали, не изучали и знать не желали болгарский язык – речь паствы, к духовному окормлению которой они были призваны. Богослужения они совершали на греческом; лжеархипастырям дела не было до того, что народ их не понимает и не назидается в слове Божием. Но многоумный Фанар осмыслил их «частную практику» и разработал на ее основе целую стратегию, которая для Болгарии могла стать убийственной. Замысел заключался в эллинизации болгарского народа – полном его растворении в греческом этносе.
Некогда Константинопольский Патриархат для Православной Болгарии стал Церковью-Матерью. Это Царьград послал в славянский мир великих просветителей, святых братьев Кирилла и Meфoдия. Равноапостольным Учителям славянства пришлось претерпеть жестокие гонения от латинских прелатов, которые силились помешать просвещению славян, выступая с еретическим заявлением: будто Бога можно славить «только на трех языках – латинском, греческом и древнееврейском». Тогда же, в IX веке, один из последних православных Римских пап – Адриан II (792–872) анафематствовал «трехъязычную ересь»: «Если кто осмелится хулить книги славянского языка, тот пусть будет отлучен и представлен на суд Церкви. Ибо это волки, а не овцы, и должно узнавать их по плодам и остерегаться их»; вскоре же еретическо-лингвистическое мудрование предала проклятию и Константинопольская Церковь. Но вот почти тысячелетие спустя в ту же «трехъязычную ересь» впали, пытаясь зачеркнуть великое дело апостолов славянства, иерархи их родного Константинополя, заявляя, будто болгарский народ должен молиться Богу только по-гречески, а уж никак не по-славянски.