Слова
Шрифт:
То же надобно сказать и об этой ночи. Женщины, известные только тем, что обесславили род свой, к общему унижению пола поругали обычное благочиние жен, — торжественно ходили теперь по всему городу, в лице своем выставляя на позор обезображенную природу, вместо щитов вооруживши руки камнями, ища убийства, поражая бесстыдными своими взорами. И когда вступили в Божию ограду, они возвели на священную кафедру своего Корибанта. Потом началось пьянство, потекло вино, явились даже из пустынь и Паны. Представь при этом ночь, смешанное общество и все то, о чем Апостол запрещает даже говорить, сказав: Ибо о там, что они делают тайно, стыдно и говорить (Еф. 5:12). Ибо кто подробно опишет огонь, камни, убийства, раны? Кто изобразит усилия, с каковыми старались искоренять служителей святых домов? Кто опишет, как среди города до смерти били палками одного ревнителя истины, и только предполагаемое совершение убийства остановило действительное убийство?
Но не знаю, как слово мое, задержавшись на земных повествованиях, удалилось от приличного обстоятельствам наслаждения. Поэтому и должны мы возвратиться к тому же, с чего начали, чтоб осолившийся слух омыть сладким, легкопьющимся словом. Ибо сказано: в дни веселья бывает забвение о несчастье (Сир. 11:25). Итак,
Слово 36, о себе самом и к говорившим, что Св. Григорий желает Константинопольского престола
Дивлюсь! что располагает вас настолько к словам моим? Отчего берет над вами такую силу моя речь, речь чужеземца, может быть слабая и не имеющая никакой привлекательности? Даже кажется, что у вас такое же ко мне притяжение, какое у железа к магниту, потому что вы держитесь на мне, держась и каждый взаимно друг за друга, и все за Бога, из Которого и в Котором все (Рим. 11:36). Подлинно, это чудная цепь, и ее сплетает Дух Святой, связуя неразрывными узами!
А если спросите о причине, то, насколько сознаю сам себя, не вижу в себе преимущественной перед другими мудрости, разве иной примет за мудрость то самое, что признаю себя и не мудрым, и не близким к истинной и первоначальной Мудрости; как думать о себе весьма нужно нынешним мудрецам, потому что всего легче обманывать самого себя и, надмеваясь пустой славой, почитать себя чем–то, будучи ничем. Не я первый проповедал вам учение Православия, за которое вы всего крепче держитесь. Я шел по чужим следам и (сказать правду) по следам вашим. Ибо вы ученики знаменитого Александра, великого поборника и проповедника Троицы, который и словом, и делом искоренял нечестие, и помните ту апостольскую молитву, которая начальника нечестия [239] поразила в месте, достойном нечистого этого языка, чтобы за поругание наказан он был поруганием и за неправедную смерть обольщенных им душ опозорен был праведно постигшей смертью. Итак, мы не новый открыли вам источник, подобный тому, какой показал Моисей в безводном месте спасаемым из Египта (Исх. 17:6), но раскопали закрытый и засыпанный землей, подражая рабам Исаака великого, которые не только копали новые колодцы воды живой, но и очищали заваленные филистимлянами (Быт. 26:16).
239
Ария.
С другой стороны, я не из числа краснословов, не имею приятности в обхождении, не умею похищать благосклонность ласкательством, к чему способных много вижу между вызывающимися ныне священствовать. Эти люди и наше благочестие, которое просто и чуждо искусственности, обратили в искусственное и в какой–то новый род управления, перенесенный с торжищ во святилище и с зрелищ в недоступное взорам многих тайноводство; так что у нас (если должно выразиться смелее) два позорища, и между ними то единственно различие, что одно открыто для всех, а другое для некоторых; на одном возбуждается смех, на другом уважение; одно называется зрелищным, а другое духовным. Свидетели вы и Бог, говорит божественный Апостол (1 Сол. 2:10), что мы не принадлежим к этой части, напротив, таковы, что скорее можно обвинить нас в грубости и незнании светских приличий, нежели в ласкательстве и раболепстве, даже и к тем, которые весьма к нам привержены, оказываемся иногда суровыми, как скоро они поступают в чем–нибудь, по нашему мнению, незаконно. И это доказало недавнее со мной событие, когда вы, народ, кипя ревностью и гневом, несмотря на мой вопль и слезы, возвели меня на этот престол, который не знаю как и назвать, мучительским или первосвятительским, — возвели, из любви нарушив закон. При этом случае настолько огорчил я некоторых из самых ревностных, что они оставили меня и любовь переменили во вражду. Ибо менее смотрю на то, чем можно угодить, нежели на то, чем можно доставить пользу.
Поэтому какая же причина такой любви ко мне и к моим словам? Хотите ли сами открыть и объяснить ее, сделать известной вашу ко мне любовь, или угодно вам, чтоб изложил это я, которого и в других случаях охотно приемлете истолкователем? Насколько заключаю по вашему молчанию, вы мне предоставляете слово. Итак, слушайте и смотрите, худой ли я отгадчик в подобных делах.
Во–первых, мне представляется, что, так как вы сами призвали меня, то и поддерживаете собственным судом, а потому и бережете меня, как свою добычу. И это точно в природе нашей, чтобы любить все собственное, имение ли то, или порождение, или слово, и чтобы питать искреннее благорасположение к своим произведениям. Во–вторых, особенно уважаете во мне то, что я не дерзок, не нагл, не держу себя по–зрелищному и напыщенно, но уступчив, скромен, даже в обществе как бы ни с кем не имею общения, и живу отшельником, короче же сказать: веду себя любомудренно, и любомудрие мое не искусственное и ловко выисканное, но просто и духовно содержимое. Ибо не для того укрываюсь, чтобы искали меня и чтобы сочли достойным большей чести, с какой мыслью иные открывают ненадолго красоты и потом прячут, но чтобы своим безмолвием доказать, насколько избегаю председательства и не домогаюсь таких почестей. В–третьих, вы видите, сколько терплю я от внешних врагов и домашних наветов, когда скажу с Даниилом, вышло беззаконие из Вавилона от старейшин–судей, которые собирались судить Израиля (Дан. 13:41). Вы жалуетесь и негодуете на это, не можете ничем помочь притесненному, и вместо всего приносите мне в дар одно сожаление. А жалость в соединении со стыдом произвела любовь. Вот тайна вашего ко мне уважения! А поскольку нападают на меня за мои слова, за этот обильный и тем возбуждающий зависть язык, который сперва обучили мы светской словесности, а потом облагородили Божиим словом, и горькую Мерру усладили древом жизни (Исх. 15:25), то вы дали в себе место чувствованиям, достойным людей благородных, и любите во мне то самое, за что подвергаюсь нападениям.
Почему же не возлюбил я учености безгласной, сухой и пресмыкающейся по земле? Почему, видя многих довольствующихся и такой ученостью, я посвятил себя любомудрию чуждому и иноземному, обратился к выражениям спорным, когда надлежало смело бежать от всяких рассуждений и верой назвать такое отречение от разума, которое бы (уверяю
Зависть омрачила и ангела, падшего от превозношения. Будучи божествен, он не утерпел, чтобы не признать себя богом, и изринул из рая Адама, овладев им посредством сластолюбия и жены (Быт. 3:23), ибо уверил его, что древо познания запрещено ему на время из зависти, чтобы не стал он богом. Зависть сделала братоубийцей и Каина, который не стерпел того, что другая жертва была святее его жертвы. Зависть и злочестивый мир покрыла водами, и содомлян потопила огнем. Зависть поглотила землею Дафана и Авирона, возмутившихся против Моисея (Числ. 16:32), и поразила проказой Мариам, возроптавшую только на брата (Числ. 12:10). Зависть обагрила землю кровью Пророков и через жен поколебала премудрого Соломона. Зависть и из Иуды сделала предателя, обольстившего немногим числом сребреников и заслужившего удивление; она произвела и Ирода — детоубийцу, и Пилата — Христоубийцу. Зависть унизила и рассеяла Израиля, который и доныне не восстал от греха этого. Зависть восставила нам и этого богоотступного мучителя [240] , от которого теперь еще остаются угли, хотя избегли мы пламени. Зависть рассекла и прекрасное тело Церкви, разделив на разные и противоборствующие скопища. Зависть восставила у нас и Иеровоама — этого служителя греха [241] , и налагает узы на язык. Он не терпит воссиявшей Троицы, Которая озаряет нас всецелым Божеством и истинных Своих проповедников делает для вас досточестными.
240
Юлиана.
241
По мнению Илии, Максима, философа–киника.
Не представляется ли вам, что я пустословлю, предлагая свои гадания? Или живописующее слово весьма верно изобразило причины любви? Что касается этой любви, я так понимаю дело. Но поскольку вижу, что некоторые огорчаются оскорблениями и мое несчастье считают собственным несчастьем, то полюбомудрствуем кратко и об этом.
Если бы для каких–нибудь человеческих и ничтожных замыслов или для получения этой кафедры, и вначале предстал я перед вами с этой сединой и с этими членами, согбенными от времени и болезни, и теперь бы переносил столько бесчестий, то мне было бы стыдно неба и земли (которых привыкли брать в свидетели древние); стыдно было бы этой кафедры, этого священного собрания, этого святого и недавно соединенного народа, против которого такое ополчение лукавых сил, чтобы он, начавший уже образовываться по Христе, разрушен был до своего составления и умерщвлен до рождения. Мне стыдно было бы моих подвигов и трудов, и этой власяной одежды, и пустыни, и уединения, с которым я свыкся, и беззаботной жизни, и малоценной трапезы, которая немного разве дороже была трапезы птиц небесных. Но пусть иные скажут обо мне правду, будто бы пожелал я чужой жены [242] , тогда как не захотел иметь своей! Пусть возьмут предо мной преимущество и гаваониты, которых (насколько знаю) не примет Дух Святой в дровосеки и водоносы (Нав. 9:27), пока будут приступать к святилищу с такими пятнами в жизни и учении! Но если пришел я сюда защитить учение, оказать посильную помощь Церкви до сих пор вдовствующей и безмужной, быть как бы наместником и попечителем, чтоб уневестить ее другому, как скоро окажется кто достойным этой красоты, и принести этой царице богатейшее вино добродетели; в таком случае чего я достоин, похвалы ли за усердие или упреков по одному подозрению, потому что меня судят, соображаясь со страстями других? Поэтому, если застигнутому бурей кораблю, или осажденному городу, или пожираемому пламенем дому подаем помощь, спеша на лодках, или с воинством, или с огнегасительными снарядами, ты, добрейший, без сомнения назовешь нас или морскими разбойниками, или желающими овладеть городом и домом, а не помощниками и защитниками.
242
То есть престола Константинопольской Церкви, оставив Церковь Сасимскую.
Но скажешь: не так думают о тебе многие. Какая нужда в этом мне, для которого быть, а не казаться, дороже всего, лучше же сказать, составляет все? То, что я сам в себе таков, или осудит меня, или оправдает, сделает несчастным, или блаженным, а то, каким я кажусь, ничего для меня не значит, равно как и чужое сновидение. Ты говоришь, любезный: не таким представляешься для многих. Но земля представляется ли неподвижной тем, у которых кружится голова? Пьяным кажется ли, что трезвые трезвы, а не на голове ходят и не вертятся? Не думают ли иногда больные и потерявшие вкус, что и мед горек? Но не таковы вещи сами по себе, хотя и такими кажутся для страждущих. Поэтому докажи сперва, что так думают о нас люди, находящиеся в здравом состоянии; и потом советуй нам перемениться, или осуждай, если не слушаемся, но остаемся при своем суждении. Не таким кажусь для многих, но таким кажусь для Бога, и не кажусь, но весь открыт перед Тем, Который все знает до рождения людей, создал сердца наши, вникает во все дела (Пс. 32:15), движения и помышления наши, и на совершаемое по иным; от Которого ничто существующее не сокрыто и скрыться не может, Который иначе смотрит на наше дело, нежели как смотрят люди. Ибо человек смотрит на лицо, а Господь смотрит на сердце (1 Цар. 16:7). Так, слышишь, говорит Писание, и веруй. И имеющему ум должно помышлять более о Боге, нежели о совокупном мнении всех прочих. Если и из людей имеешь двоих советников в одном деле, и один смышленее, а другой малознающ, то окажешь ли благоразумие, если, оставив более смышленого, последуешь совету малознающего? И Ровоам не похвален за то, что, презрев совет старцев, исполнил мнение юных (3 Цар. 12:13.14). Сравнивая же Бога с людьми, ужели предпочтешь мнения человеческие? Конечно, нет, если послушаешь меня и сам рассудишь внимательнее.