Словами огня и леса Том 1 и Том 2
Шрифт:
— Зачем ты пришел? Приятно, когда я боюсь за него?
— Дед должен увидеть его первым. А ты… я пришел, чтобы ты не волновалась, — белые зубы сверкнули. — И чтобы не натворила лишнего. Твои способности малы, но так неудобны порой…
— Выйдите вон! — приказала Натиу девушкам, опомнившись. Убедившись, что не подслушивают, продолжила гневно:
— Как ты говоришь со мной?! Словно с последней из прислужниц! Да еще в присутствии ниже стоящих!
— Тут кто-то еще был? — насмешливо спросил юноша. — Я не заметил. А ты, видно, так до конца и не сумела войти в наш
— Правда — то, что ты оскорбляешь меня в присутствии низших!
— Полно, когда человек идет по глине, он не думает о том, что она пристанет к ногам — смыл, и все. А хочешь, дед выслушает тебя, твою жалобу, — он уже не усмехался — смеялся открыто.
— Вся беда в том, мать моя, что ты боишься нас. Меня и деда. И Кайе тоже, хоть он и малыш. Боялась моего отца, хоть и могла им вертеть — он любил тебя. Мне было девять весен, я помню. А после его смерти… неважно. Ты до сих пор думаешь, как девчонка из бедных кварталов, которая вознеслась высоко — но чувствует страх в присутствии подлинных хозяев Асталы.
Он резко поднялся.
— После того, как дед посмотрит его, зайди к мальчишке.
Посмотрел на женщину с неожиданным сожалением:
— Если бы ты не боялась его… он любил бы тебя. Мог бы и сейчас еще… но ты себя не изменишь. За все эти годы ты даже не спросила, каково мне с ним. Твои сны тебе дороже всего и всех!
Натиу сделала протестующий жест, но Къятта не обратил на него внимания:
— Ты дала жизнь мне и ему. Этого достаточно, чтобы мы существовали, не мешая друг другу. У тебя еще есть Киаль. А он — мой.
— Он не ручной зверек, — Натиу провела рукой по лбу и щеке, позабыв про узоры: — Ахатта не позволит тебе…
Ответом ей стала качнувшаяся занавеска. Къятты в комнате уже не было.
Первым побуждением женщины было броситься проведать младшего сына, только ноги словно каменными сделались. С гневом и стыдом подумала Натиу, что Къятта прав — она боится своего старшего сына. А младшего? Нет, конечно же, нет.
Но все-таки хорошо, что есть, кому о нем позаботиться…
В это время Ахатта коснулся спящего ребенка, пытаясь почувствовать все его существо — не силой, как могли бы уканэ, а голосом родной крови.
— Спит, — чуть удивленно проговорил дед, и Къятта отметил это удивление. — И приятное видит во сне. А должен был умереть.
— Ты слишком давно не держал его подле себя, — сдерживаемый смех задрожал в голосе юноши. — Я знаю о нем куда больше. Поверь, таньи, он только сильнее стал сегодня. Он не умрет.
Мальчишка, лежащий на черно-белом полосатом покрывале, улыбнулся во сне, перевернулся на спину, раскинув руки. Пальцы его дернулись, словно ребенок пытался выпустить когти.
— Охотится, — фыркнул Къятта. Дед позволил старшему внуку ощутить свое недовольство.
— Не заставляй напоминать — это не ручная белка.
Къятта протянул руку к ребенку, взъерошил его короткие волосы. Тот досадливо отмахнулся, не просыпаясь.
Къятта в упор взглянул на деда.
— Значит, он — наше оружие? Если сам себя не убьет. С его помощью мы сможем прижать северян.
— Он еще ребенок, — слегка укоризненно откликнулся дед. — Ему нужна любовь…
Ночью налетела гроза. Черно-фиолетовое небо, прорезанное разветвленными вспышками, нависало низко — хотело обрушиться, и казалось, что от него откалываются куски и с грохотом падают.
Не один Сильнейший с восхищением ловил запахи, полные влаги, и звуки грозы.
Къятта на террасе дома вскинул руки, принимая отблески молний и редкие капли. Порывы дикого ветра ударяли полуобнаженное тело, трепали незаплетенные волосы.
Юноша смеялся, пытаясь выпить этот ветер и эту грозу, дающие силу.
Вокруг была единственная красота, которую он ценил и желал каждым биением сердца.
…Гроза только приближалась к Астале, а город и окрестности уже притихли, словно пытаясь вжаться в землю, затеряться в траве — стать незаметными. Люди — кроме Сильнейших — боялись громкого голоса стихий. И являлась во снах, жила еще память о том, как гибли древние города под дождем огня и вспышками молний.
Полулежа на плетеной кушетке, другой юноша бросал миниатюрные дротики в нарисованного на деревянном щитке татхе. Медведь или волк-итара — слишком обычно, а поохотиться на давно никем не виданного зверя казалось заманчивым. Мастер, рисовавший клыкастого хищника, и сам не был уверен, что изобразил татхе во всех подробностях.
Перевитые золотой тесьмой волосы юноши падали на спину, волнистые, сбрызнутые ароматным настоем. Беспечно вертел в пальцах очередной дротик перед тем, как отправить его точно в намеченное место. Ленивая нега в облике; но изящно вырезанные ноздри вздрагивали, чуя запах идущей грозы. Мягкий, почти мечтательный взгляд темно-ореховых глаз; точеный, с еле заметной горбинкой нос, красивый очерк тонкогубого рта.
Пресытившись забавой — настоящий татхе был бы уже убит много раз — юноша поднялся, двигаясь легко и текуче, как танцовщица. Открыл небольшой футляр, вытряхнул на ладонь сверкнувшую безделушку — стрекозу длиной в указательный палец. Подарок — стрекоза как живая, лучше живой, а на волосах Иммы будет смотреться еще нарядней.
Он бросил быстрый взгляд в сторону, где, облокотившись о подоконник, сидела девушка. Так не было видно грубоватого лица, только пышную прическу, высоко взбитые, слегка вьющиеся пряди.
Имма погружена в себя, но даже ее можно заставить рассмеяться; и подарок способен заставить ее щеки вспыхнуть темным румянцем.
Пожалуй, Ийа любил Имму Инау, подругу детства и дальнюю родственницу. Любил за непредсказуемость, за рвение, с которым она предавалась попыткам познать себя и окружающее. Ценил ее образные, порой слегка путаные речи — слывшая чудачкой, она тем не менее умела подмечать то, что другие бы упустили. Порой сам бродил с ней по бедным кварталам, помогая выискивать безвестных мастеров, видящих мир странно и тем не снискавших признания. Сам создавал для нее пауков и стрекоз из золотых нитей и тончайших листиков золота — твари живыми казались, вот-вот и взлетят, а то и укусят.