Словарь Ламприера
Шрифт:
— Петиция из Шербура, сир, — подошел к нему секретарь. — По поводу заблокированной гавани.
— Нет, — ответил Людовик, — нет и еще раз нет. Если им нужна заблокированная гавань, пускай строят ее сами.
— Боюсь, что она уже у них есть, сир. Они хотят разобрать заслоны…
— Они хотят того, они не хотят этого… А мне что делать? Мое решение остается в силе. Нет, погодите, отошлите эту петицию к… — Размышляя о шербурском прошении, Людовик встал из-за стола.
— Ваше Величество? — Секретарь приготовил перо и вопросительно смотрел на короля, который теперь подошел к окну и выглянул в сад. Утренние лучи солнца сверкали на глади искусственного озера.
— Ваше Величество? — повторил секретарь, но Людовик был занят: он рассматривал апельсиновые деревья. Ряды деревьев снова были
— Насчет оплаты швейцарцам, — бросил Людовик через плечо своему секретарю. — Удвойте ее.
— А шербурская петиция, Ваше Величество?
— В Управление морских дел, — рявкнул Людовик, отворачиваясь от оскорбительной картины. —
604
Пускай они разбираются. — Он помолчал. — На сегодня хватит, — добавил он тише. — Я устал от всего этого.
Так и вышло, что шербурская петиция вместе с другой официальной корреспонденцией была отправлена в Париж, в Управление морских дел, где, переходя по инстанциям из одной груды бумаг в другую, кочуя по ящикам красного дерева с аккуратно наклеенными ярлыками, по письменным столам, лакированным шкатулкам и конторкам времен Людовика XV , отделанным золоченой бронзой, среди забытых заявок, вежливо отклоненных предложений, отчетов о давным-давно отмененных проектах, планов и схем, относящихся к такому отдаленному будущему, что технология для их осуществления еще не была изобретена; среди коротких набросков и рассуждений, столь милых сердцам директоров прошедших лет и настоящего и даже будущего времени (ребяческие измышления, написанные цветными карандашами, существование которых поддерживалось благодаря процветавшему в Управлении морских дел кумовству); и все это было тщательно расклассифицировано, подшито в папки и снабжено перекрестными ссылками по уникальной системе, возникшей из-за постоянно сменявшихся секретарей, которые вносили все новые и новые ссылки, так что каждый пункт в конце концов расширился до целой категории, единственным представителем которой оставался он сам, и вся эта мешанина бумаг теперь больше всего напоминала прекрасно сервированный для китайской чайной церемонии столик, который уронили с огромной высоты на кусок гранита; и так она (петиция) вскоре попала в поле зрения месье Бугенвиля, который немедленно понял, что это дело предназначено для его доверенных подручных, месье Дюлюка и месье Протагора, в эту минуту находившихся на пути из Шербура в порт Ла-Рошель, где, если погода окажется благоприятной, петиция уже будет дожидаться их прибытия. На том дело и кончилось.
Двадцатого мая по равнине в направлении Ла-Рошели медленно и устало тащился конный экипаж. Карета посерела от пыли, покрывшей ее во время путешествия по дороге Брессюир. Она миновала Маран и теперь катилась по ровной местности, хотя дорога извивалась и петляла, стремясь обогнуть даже малейший пригорок, открывая самые разнообразные виды перед двумя пассажирами, которые в конце концов почти потеряли надежду когда-нибудь добраться до цели. Дюлюк любовался из окна на равнину, полтора века тому назад сыгравшую злую шутку над красными плащами солдат Ришелье. Тогда здесь раскинулся целый палаточный город, за траншеями и мортирами, вдали от городских стен, то появлявшихся, то исчезавших с поворотами дороги. За этими стенами сражались и голодали рошельцы, которые в конце концов предпочли сжечь себя заживо, лишь бы не попасть в руки драгунов кардинала. Как давно это было. Дюлюк подумал: быть может, в грядущие годы путешественники, подъезжая к Ла-Рошели, будут глядеть на эти стены, бормотать его собственное имя и, закрыв глаза, представлять себе те сцены, которые ему предстояло разыграть здесь в ближайшие несколько недель. Когда карета наконец въехала в город, Дюлюка поразило, как мало строений сохранилось здесь с тех времен. Конечно, он знал это теоретически, но здесь была не теория, а настоящие камни и дерево, плоть и кровь, превратившиеся в ничто за минувшие годы. Внезапно Дюлюк осознал, что город так и не пришел в себя после осады.
Невысокий прилив не скрывал остатков мола, блокировавшего гавань. Сама гавань представляла собой разомкнутый круг: разрыв находился там, где был выход в море. За ней находился остров Ре, а к югу — остров Олерон, где вода казалась темнее, чем в других местах. Море посередине волновалось от перекрестных течений и странных водоворотов, происхождение которых легенда приписывает полету ребенка над этими водами в последний день осады. По должности офицеров Управления морских дел Дюлюк и Протагор знали, что истинная причина заключалась в сложной системе песчаных отмелей, которые незаметно перемещались под поверхностью воды под действием приливов.
Вход во внутреннюю часть гавани отмечали две башни. Бросив взгляд на скромные рыболовные суденышки и лихтеры, теснившиеся у причалов, Дюлюк подумал, что трудно поверить, что именно с этой гавани и началась деятельность могущественных партнеров «LesCacouacs ». Ведь именно отсюда бежали члены «Каббалы», и сюда они собирались вернуться. Нет, никто не вспомнит Дюлюка. Ле Мара, Ка де Лиль, Ромийи, Вокансон, Бофф, братья Бла, Ламприер и их предводитель, чью личность Дюлюк так и не установил. Это их имена будут начертаны на стенах Рошели, подобно тому как на стенах Трои — имена греческих полководцев, а на стенах Карфагена — имя Сципиона. Дюлюк же будет предан забвению — жалкий мальчик на побегушках у могущественных повелителей моря. С их возвращением он исчезнет.
В последующую неделю обитатели деревушки Лозьер к северу от города с постепенно утихавшим любопытством наблюдали за двумя приезжими, возившимися с веревками, шестами, компасами и картами на узком мысе, оканчивавшемся мысом дю Плом. Они прибыли из Парижа и, судя по всему, были инспекторами. Приезжие расхаживали взад-вперед по берегу, что-то записывая в маленькие голубые блокноты, что-то измеряя отвесом; они даже наняли лодку, чтобы сделать замеры глубины моря у берега. Результаты тоже были занесены в блокноты.
Два дня спустя по Лозьеру, Ньель-сюр-Мер и Марсийи прошел слух, что господа Дюлюк и Протагор из Управления морских дел хотят завербовать рабочую силу. На мысе дю Плом собирались строить пристань. Она должна была иметь пятьдесят ярдов в длину и оканчиваться причалом, достаточно прочным, чтобы выдержать судно водоизмещением в четыреста тонн. Крестьяне буквально разрывались от любопытства и одновременно чуть не лопались со смеху. Зачем кораблю причаливать у мыса дю Плом, если есть гавань в Ла-Рошели? Эти люди из Парижа со своими картами и расписанием приливов, со своими измерениями и подсчетами, видно, и впрямь потеряли голову. Зачем им нужен такой причал? И почему именно здесь? Одним словом, через день Дюлюк и Протагор набрали ровно столько рабочих, сколько требовалось.
Измерения и подсчеты производились только для вида. Все действия Протагора и Дюлюка были прикрытием. На самом деле план пристани и место ее расположения были продуманы уже полгода назад — когда в парижской резиденции кардинала Жак склонился над столом, а девушка угрюмо смотрела, как он отмечает место на карте. «Вот здесь. Судно водоизмещением в четыреста тонн, вы хорошо меня поняли?» Кардинал кивнул в знак согласия и передал дело в руки своих доверенных помощников. Управление морских дел было идеальным прикрытием.
— Вот здесь есть канал, очень узкий, в ширину человеческих плеч. Там, где он углубляется, берега смыкаются сверху, и канал превращается в пещеру, туннель. — Лицо Жака стало очень серьезным. — Длинный туннель. — Теперь его голос звучал совсем отстранение — Постройте пристань там, где канал впадает в море.
Дюлюк обнаружил канал на второй день; русло его заросло молодыми деревьями и кустами. Вдвоем с Протагором они пробирались через подлесок. Они шли друг за другом, потому что канал действительно оказался очень узким. Постепенно берега канала становились все выше, потом сомкнулись у них над головами, растительность поредела и сменилась каменистой почвой; гравий хрустел под ногами. Они шли все дальше, пока свет у них за спиной не угас, и тогда Дюлюк зажег свечу. Еще несколько шагов, и вот коридор расширился и окончился длинной низкой пещерой. Здесь тропа обрывалась.