Словарь Ламприера
Шрифт:
— Такое трудно скрыть, — сказал Ламприер.
— Трудно. Но возможно, — ответила Алиса де Вир.
За окном комнаты, в которой они разговаривали, расстилалась окутанная снежным покрывалом земля. Сырой воздух тяжело давил на дом и на сад. Дальше, там, где начиналась не тронутая человеческой рукой природа, все звуки стихали и поглощались снегопадом. Машины будто уснули в снегу. Все следы ночной деятельности были скрыты. Нога Боффа запуталась в каких-то корнях. Другой ногой он сделал шаг назад и попытался высвободиться. Корни не поддавались. Тогда он наступил на них свободной ногой и перенес на нее вес тела. Что-то хрустнуло, и он рывком выдернул пойманную ногу, которая уже онемела до колена. «Не надо было здесь оставаться», — подумал он и быстро поковылял к стоявшему неподвижно человеку, который ждал его.
— Все готово, — объявил он, немного запыхавшись. Тот, другой, мощного телосложения человек молча повернулся и двинулся назад. — Я сказал, все готово, — повторил Бофф, спеша догнать второго, который внезапно обернулся.
— Я слышал, — рявкнул Кастерлей.
— Таким образом, рошельские купцы прибрали к рукам достопочтенную Компанию. Томас де Вир и другие компаньоны соблюдали соглашение. Все было хорошо, — рискнул подвести итог Ламприер.
— Да, Франсуа и остальные, как я полагаю, вернулись в Рошель. Все шло хорошо до конца первой четверти того века. Компания все росла и росла. А затем все лопнуло.
Огонь в камине угасал, и в комнату пробирался холод. Ламприер поежился. Ковер, лежавший на полу между ними, был украшен орнаментом из ромбов, красных и серых. Если Джульетта вообще собиралась приехать, то она уже должна была быть здесь. Возможно, ее задержал снегопад.
— Лопнуло?
— Осада. Началась осада Рошели.
Он ничего не знал об этом. Он смотрел, как голубой эльф мерцает между прутьями каминной решетки, пританцовывая по черному кованому металлу, то отбегая назад, то возвращаясь… Он отвлекал внимание, и взгляд Ламприера скользил мимо пожилой леди, которая обращалась к нему:
— … были обложены со всех сторон, с моря и с суши, мистер Ламприер.
— Да, я слыхал, я…
Рошель, осада Ла-Рошели. Вот что именно лопнуло. И они все оказались в ловушке. Они слишком увлеклись своими торговыми предприятиями — так увлеклись, что не предвидели беды. И беда захватила их врасплох.
— Это тянулось много месяцев. Год с лишним. Все выплаты были приостановлены. По-видимому, деньги шли через Рошель. В любом случае, они перестали поступать. В общем, Компания могла бы продолжать свою деятельность и сама, но дело было в прибылях. Может быть, они были потеряны. Может быть, нет.
— И Франсуа со своими компаньонами погибли во время осады? — перебил ее Ламприер.
— Все страшно запуталось, — сказала леди де Вир. — Осада сама по себе была ужасной. Французский король не собирался щадить их. Он хотел раздавить их полностью, уничтожить всех гугенотов, а город сровнять с землей. Ходили слухи о резне в окрестностях города, ужасные слухи… Англичане снарядили экспедицию — видимо, из религиозных соображений. Они ведь тоже были протестанты. Но экспедиция провалилась, а может, изначально была рассчитана на провал. Осада продолжалась до следующего, тысяча шестьсот двадцать восьмого года. Католики под руководством кардинала Ришелье выстроили что-то вроде стены в море, и тут Рошели действительно пришел конец.
— Город был взят?
— То, что от него осталось. Большинство рошельцев умерли от голода, а те, что еще оставались в живых, скоро последовали за ними.
— Их вырезали? — спросил Ламприер.
— Они покончили с собой… — Голос леди де Вир был холоден. — … чтобы не попасть в руки католиков.
— Но вы сказали, что Франсуа и остальным удалось бежать…
— Наверное, только им это и удалось. Я не знаю как. Это были находчивые люди. Но что-то случилось… что-то, мне кажется, произошло между ними. Дело было через несколько месяцев после падения Рошели, весной двадцать девятого. Выплаты по соглашению не производились вот уже почти два года. Лондонские участники считали, что их партнеры погибли. Томас, например, был убежден в этом. Но затем он второй раз встретил вашего предка. Не забудьте, они не виделись двадцать пять лет. Франсуа оказался в Лондоне, и встреча произошла там. Это очень странная история, судите сами.
Леди де Вир взяла из рук Ламприера растрепанную пачку бумаг и стала листать ее, переворачивая сразу по пять-шесть страниц.
— Он сделал запись об их встрече среди своих счетов, — говорила она, продолжая просматривать листы, затем всунула ему в руки всю пачку с открытой страницей. — Вот… — Она указала место, где начиналась запись Томаса де Вира. — Весна тысяча шестьсот двадцать девятого. Ламприер начал читать.
«Сегодня я стал самым богатым из когда-либо живших на земле людей или самым жалким нищим. Я еще точно не знаю, кем из них. Я повстречал человека, который однажды нашел меня в бедности и обременил богатством, и теперь он обещает сделать то же самое. Я говорю о Франсуа Ламприере, купце. Двадцать и еще пять лет прошли с того дня, когда мы познакомились, и с тех пор мы оба сильно изменились. Франсуа ходит с палкой, потому что нога его повреждена и никак не заживает. Он поседел, но внешность его по-прежнему не утратила выразительности, а речь его полна чудес и, я готов поклясться, правды, иначе я погиб, и семья моя, как милостыни, будет добиваться обеда у герцога Хамфри. Мы повстречались благодаря случаю, но как только оправились от изумления, сразу вступили в беседу и пообедали вместе говядиной и ветчиной. Тысячи вопросов смущали мой ум, но я удержал свой язык от бесполезной болтовни, и никогда еще терпение не было вознаграждено больше, чем когда речи полились из уст Франсуа, словно из лопнувшего пузыря, одна страшней другой. Он говорил об осаде и ее ужасах, так меня потрясших; его слова были такими живыми, а выражение его лица таким безумным, что я не желаю записывать его рассказы. Затем мы поужинали и распили бутылку негуса, и Франсуа поведал мне о злоключениях, преследовавших его с тех пор, как он бежал из обреченной Рошели. Он сильно повредил ногу и хромает; остался шрам. Его отправили в качестве посла к доброму герцогу Бэкингемскому и к английскому двору, но никакой пользы от этого для несчастных жителей осажденного города не было, потому что, как я знаю, герцог не прорвал осады, а когда вернулся обратно, Франсуа был с ним, притворившись, что покинул своих. Я спросил, оплакал ли он своих товарищей-купцов, ибо уже несколько месяцев миновало с той резни, и он ответил „нет“, ибо они до сих пор были живы, но, даже если бы они сгорели заживо вместе с остальными, он все равно бы ответил „нет“, ибо испытывал к ним такое же отвращение, как к птицам, пожирающим собственных птенцов, и даже большее. И все это было сказано в великом гневе и напоминало речи безумца. Но затем он успокоился и снова стал разговаривать как человек в своем уме. За месяцы, прошедшие после осады; он обосновался на острове Джерси. Он порвал со своими товарищами-купцами и стал их врагом. По какой причине, этого он мне не захотел сказать; говорит, что об этом знают духи Рошели и этого достаточно. Я не стал выпытывать, а рассказал ему о своих затруднениях, которые, однако, казались мелочью по сравнению с тем, что постигло его, ведь его жена и шестеро детей погибли. Франсуа воодушевился моим рассказом и заверил меня, что скоро я буду богаче всех на свете, за исключением его самого, ибо он заключил со мной соглашение и сдержит слово. Я думаю, он хочет нанести какой-то вред бывшим товарищам, тем восьмерым купцам, но сказал он лишь о том, чтобы пометить их бумаги, или о каких-то помеченных бумагах, со своим странным акцентом, и подмигнул. Я сохранил спокойствие, и мы заговорили о других вещах, а именно об этих нападках разных наивных писак на нашу Компанию. Когда я сказал ему об этом, мое негодование вызвало у него громкий смех, и мне показалось, что помешательство вернулось к нему, хоть и в другом, сардоническом виде. Я спросил его, как же получится, что мы станем богатыми, но он не ответил; так что верить ему или не верить — выбор за мной. Теперь уже поздно, я дома за своим маленьким письменным столом, и голова болит от выпитого вина и всех этих волнений. Пусть Господь направит меня в этом странном деле, пусть Он вразумит меня. Конечно, Франсуа — непонятный человек, но он мне не чужой. Я поверю ему. Таково мое решение».
— Но он ошибся, — сказала Алиса де Вир. — Потому что он никогда больше не видел Франсуа и не получил от него ни известия, ни пенни.
Взгляд Ламприера блуждал вверх и вниз по торопливо выведенным строкам: «… напоминало речи безумца… помешательство вернулось к нему… Я поверю ему…»
— Но что случилось? Если Франсуа замыслил какой-то план против остальных, какую-то месть…
— Если, если, — перебила его старая дама. — Мне так и не удалось узнать, что это могло быть. В любом случае, это ни к чему не привело. Я перерыла все бумаги четвертого графа и полагаю, что он знал не больше того, что сейчас известно мне. И даже меньше…
Но Ламприер думал о безумии Франсуа, рисуя себе его вытаращенные глаза, безудержный смех, его ярость. Что же довело его до такого состояния? Что же случилось там, в Рошели?
— А что это были за нападки? — спросил он. — И при чем здесь какие-то меченые бумаги? Когда Франсуа стал смеяться, над чем… — Ламприер заколебался. — Почему он смеялся?
— Под нападками граф разумел памфлеты, — сказала леди де Вир, опять принимаясь за поиски в стопке бумаг. Наконец она протянула ему какое-то потертое издание, на обложке которого, в центре, неровным шрифтом было отпечатано: «Азбука для мистера Ост-Индская компания, из которой он может подробно познакомиться с буквами и узнать в них свою подлинную природу».
— Они выходили серией, — пояснила она. — Этот памфлет — второй.
«Хищные паразиты, что преступают собственные клятвы, грабят и ослепляют простых людей разговорами о торговле, под каковым именем они понимают только собственную выгоду и собственное благополучие, и мы знаем их как Компанию…» На букву «И» там была «Инфекция», на «К» — «Кровавую войну я объявляю им, да истребит их, как заразу, очистительный Карающий меч Божий», и так далее, к буквам «Л», «М» и «Н». Все сочинение представляло собой набор неприкрытых оскорблений и инсинуаций в адрес Компании. Неоднократно упоминалось там и о необходимости сорвать с Компании маску, но никаких масок сорвано не было, как, впрочем, не было выдвинуто и конкретных обвинений. И лишь когда Ламприер увидел подпись-псевдоним на последнем листе памфлета, что-то слабо откликнулось в нем. «Asiaticus ». Он вскинул голову, словно потрескавшаяся штукатурка на потолке могла освежить его память. Сундук. Точно. В бумагах его отца был точно такой же памфлет. «Asiaticus ». Он заметил его в тот вечер перед походом в Поросячий клуб.