Слово Говорящего [Авторский сборник]
Шрифт:
Мы выпили. Нет, что ни говори, а водка должна быть дорогой. Как и вино, только с другим коэффициентом дороговизны. Наконец-то у нас в стране установилось правило зависимости качества от цены! И уж на Новый год я бы не стал скупиться и покупать керосиново-ацетоновую дрянь…
Я выключил верхнюю лампу с раздражающе-желтым светом и включил настенный светильник. Игорь включил старый, купленный за смешные тогда десять тысяч чего-то там, черно-белый телевизор. По всем каналам популярные телеведущие в обрамлении из сосновых веток, присыпанных снегом, поздравляли народ с праздником. Я заметил на оконном стекле несколько вырезанных из бумаги снежинок, которые Алена, видимо, успела подцепить,
— …а он мне — а не за возобновление ли вы антиалкогольной кампании, мусье? А я ему — конечно, говорю, хотя тебе, буржую, с твоей гнилой демократией никогда не понять прелести тайного распития спиртных напитков. — Паша замолчал и покачал головой. Перед ним на тарелке высилась гора из всяких салатов. Он взял в руки вилку и стал все это есть. Наверное, он еще и не брался за еду, потому что во время еды его разговорить невозможно.
Володя наворачивал мои любимые говяжьи рулетики с начинкой из сала, и количество их катастрофически быстро уменьшалось. Игорь, скромно ковыряя вилкой оливье, бурчал: «Как можно жрать столько сала?» — и успевал обсуждать с Аленой какую-то новую книгу суперпопулярного сочинителя N. Я пробежался взглядом по столу. Салат из перетертых яиц, плавленого сырка, майонеза и чеснока. Салат из вареной свеклы, яиц и моркови. Селедка под шубой. Просто селедка. Копченая скумбрия… или ставрида, я их не различаю. Икра из баклажанов. Салат оливье. Икра из вареной свеклы, страшно острая. Баклажаны в томатном соку. Жареные шампиньоны. Вышеупомянутые рулетики. Отбивные. Котлеты рыбные, котлеты мясные. Свинина под сметаной с перцем. Морковь по-корейски. Как это все умещалось на нашем столе, ума не приложу. Но умещалось. И еще оставалось место.
Я разлил остаток водки из первой бутылки по стопкам.
— Давайте, наверное, за то, чтобы через год нам было что сказать друг другу. Хорошее, незлое.
— Пусть в следующем году родится побольше хороших людей…
— …и умрет побольше плохих?
Мы засмеялись. Шутка была не ахти, конечно, но…
Водка была крепкая, и приятное тепло уже начало разливаться по телу. Надо притормозить, это ощущение очень обманчиво. Я разом приговорил несколько рулетиков, очень жирных, тарелку оливье и почти весь оставшийся салат из яиц и плавленых сырков.
Володя отложил вилку, вытер руки и отвалился на спинку стула. Гриша-Паша удивительно быстро уничтожил салат, наваленный ему на тарелку Аленой. Народ, похоже, вошел в благодушное состояние, когда приятно спорить о несуществующих вещах.
— Кстати, о птичках. — Игорь вытер салфеткой рот, скомкал ее и бросил на тарелку, после чего встал и ушел в прихожую. Там он пошуршал немного полиэтиленом и появился на кухне уже с книгой в руках. — Вот. — И протянул мне.
Обложка у книги была слишком, как по мне, яркая, что в традициях современных издательств. На ней красовался загадочный монстр, что-то вроде паука напополам с осьминогом, вылезающий из воды на каменистый берег, и человек героической наружности, вонзающий копье в единственный глаз монстра. Книга называлась «Последний шанс» и подписана была фамилией Митин.
— !.. — сказал я. — Ну, выходит…
Почему-то все мои знакомые, которые начали писать лет на пять позже меня, уже имели по одной, а то и по две книжные публикации, только я со своими философско-психологическими наклонностями с изрядной долей сантиментов сижу до сих пор, можно сказать, в литературных девках…
Я открыл книгу. На первой странице красовалась подпись «Самому безотказному читателю. 31.12.».
— Читать не рекомендую, — подал голос Гриша-Паша. — Особенно после еды.
Игорь уселся на место
— Ты сам-то помнишь, когда последний раз писал?
— Ха! — Гриша-Паша достал сигарету и закурил. — Шолохов тоже, считай, одну книгу всего написал, «Тихий Дон», а остальное — лажа. И ничего, хватило.
— Ну-ну, Шолохов ты наш… Вот, единственный среди нас настоящий писатель. — Игорь показал на Володю.
— В самом деле? — оживилась Алена.
— Есть немного, — согласился единственный писатель. — Пишу бурду всякую.
— Не слушайте его, — снова вмешался Игорь. — Это у него хроническое. Особая форма морального садизма.
— Почему садизма? — поинтересовался Гриша-Паша. — Скорее, на мазохизм похоже.
— Ни черта ты не понимаешь, — Игорь махнул рукой и сам полез в карман за сигаретой. — Садизм чистейшей воды. В особой форме.
Он еще говорил что-то, но я не слушал. Я вдруг четко и ясно увидел всю картину взаимоотношений этого человека с обществом. В литературном плане, естественно. Часто так бывает, что вот не признают тебя массово и все. Хоть ты в лепешку расшибись. Нет всемирной популярности. И тогда у тебя появляется два выхода: бросить все к такой матери и навсегда оставить в себе комплекс неполноценности или плюнуть на критиков и продолжать писать в свое удовольствие, изо всех сил стараясь не реагировать на постоянные выпады в твою сторону. Некоторым удается. Некоторым — нет…
…было до того накурено, что пришлось открывать притертую, заклеенную форточку. Гриша-Паша дымил просто немилосердно. Страшно представить, что же творится у него в квартире.
Я открыл очередную бутылку, кажется, последнюю… хотя, нет, что-то еще позвякивало под ногами у Володи. Пилась горькая уже как вода, даже закусывать не надо было. Верный признак того, что пора бы уже и закруглиться, но, боже, как не хочется…
У Гриши-Паши глаза блестели не хуже, чем шары на елке. И по цвету были примерно такими же. Он рассказывал о том, как ему кто-то дома расколотил унитаз головой. Головой! И как он теперь страдает из-за невозможности…
— А давайте я спою, — предложил Володя, когда все отсмеялись. — У вас тут гитара есть?
— Есть, — я полез из-за маленького журнального столика, рискуя опрокинуть все на пол. Гитара у меня действительно была, очень старая. На ней уже лет сто никто не играл.
Впрочем, в руках у Владимира она неожиданно ожила, подала голос. На настройку ушло буквально несколько минут. Потом Володя тронул струны и запел…
Снова ветер снег по улицам метет, И на стенке похудевший календарь. Вот еще один ушел из жизни год, И зима поет за окнами, как встарь.У Владимира был чуть хрипловатый, почти как у Высоцкого, только совсем не такой надрывно-рвущий голос. Видно было, что он певец-любитель, но не это главное…
Мы еще вперед продвинулись на шаг, И — увы! — еще прибавилось седин… Год ушел, следы оставив на висках, Год ушел, ушел совсем, еще один… Наша юность потерялась вдалеке, И у каждого полно своих забот. Поединок с пустотою в кошельке Отнимает силы все из года в год.