Слово о полку Игореве
Шрифт:
Во втором случае (фрагмент № 21) Д. С. Лихачев допустил самую обыкновенную ошибку: ни о каких «полоняных женах» Задонщина не говорит вовсе. В И1 «жены коломенскые», У «коломеньские» и только в С «поломяные» — явная описка, происшедшая от созвучия упоминавшихся выше «поломяных» вестей с «коломенскими женами». Ссылка Р. П. Дмитриевой, Л. А. Дмитриева и О. В. Творогова на то, что в списках Повести о Басарге варьируются написания «поломянное» и «полонянное»,[Дмитриева, Дмитриев, Творогов. По поводу. С. 119.] только лишний раз доказывает, что перед нами типичная ошибка, основанная на созвучии терминов. Следовательно, ни о каком мотиве «пленных» мужей или жен в Задонщине говорить нельзя.
Д. С. Лихачев удивляется, почему Задонщина «лишена элементов язычества и двоеверия, но деревья в ней склоняются от скорби. Что это, только художественный
Остаток Слова в Задонщине Д. С. Лихачев видит в том, что в рассказе о начале похода Игоря первого памятника и о выезде в поход Дмитрия Донского есть черты сходства (см. фрагмент № 8 настоящей главы): в одном случае князя сопровождает печальная примета (затмение солнца), в другом — радостное (сияние солнца).[Лихачев. 1) Когда было написано «Слово»? С. 146; 2) Черты подражательности «Задонщины». С. 99.] В том, что в момент отправления в поход Дмитрия сияет солнце, Д. С. Лихачев не видит ничего подозрительного («эта примета не может вызвать подозрений»). Но тогда почему же «чудом» считает он возможность использования Задонщины в Слове, а обратную зависимость памятников естественной? Ведь о затмении солнца говорилось в летописи. Найдя образный материал в Задонщине о выезде в поход Дмитрия, автор Слова вполне мог использовать его в своем произведении.
Таким образом, попытка Д. С. Лихачева доказать невозможность вторичности Слова по сравнению с Задонщиной, исходя из особенностей поэтики подражания, не увенчалась успехом. Самое большее, что ему удалось показать, — это компилятивный характер Пространной Задонщины. Впрочем, этот тезис никогда не подвергался сомнению.[Об «инерции подражания» в Задонщине вслед за Д. С. Лихачевым в последнее время писал О. В. Творогов (Творогов. «Слово» и «Задонщина». С. 312–335). Приемы работы у обоих исследователей едины. О. В. Творогов берет чтения Задонщины, максимально близкие к Слову, объявляет их архетипными, находит в них несообразия и делает вывод о вторичности Задощины. Но все эти «несообразия» появились под пером позднейших переписчиков Задонщины или при составлении ее Пространной редакции. В Краткой Задонщине их нет.]
Теперь можно подвести некоторые итоги. Автор Игоревой песни — большой писатель. Он не механически заимствовал отдельные куски Задонщины, а создавал свою собственную героическую поэму, в которой творчески были использованы мотивы этой воинской повести о Куликовской битве. Поэтому общие места с Задонщиной, как правило, органически входят в художественную ткань Слова, что делает подчас невозможным с бесспорной убедительностью сказать, какого они происхождения — первичного или вторичного. Но и в Задонщине они не выделяются никакими текстологическими швами, что могло бы свидетельствовать об их позднейшем происхождении. В ряде случаев можно установить явную вторичность положения этих мест в Слове по сравнению с Задонщиной. Гораздо важнее то, что нет ни одного текста, о котором можно было бы с уверенностью сказать, что он читается первоначальнее в составе Слова, а не как естественный фрагмент Задонщины. Исследование, проведенное в настоящей главе, не имея само по себе полной убедительной силы, вместе с тем дает новые данные, подтверждающие вывод главы I о позднейшем происхождении Слова о полку Игореве.
Глава III
РУССКИЕ ЛЕТОПИСИ И СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ
В ходе предшествующего исследования был обоснован вывод о том, что Слово о полку Игореве испытывало сильное воздействие воинской повести о Куликовской битве 1380 г. Это влияние обнаруживается в приемах изложения, в литературной форме произведения, отчасти в его лексике. На первый взгляд можно было бы допустить существование какой-либо Песни о походе Игоря 1185 г. (устной или письменной), созданной современником событий и переработанной много столетий спустя по литературному штампу Задонщины. Но для того чтобы установить, жил ли автор Слова (или какой-либо его части)
О походе русских князей на половцев 1185 г. сохранилось два рассказа: один помещен в Ипатьевской, другой — в Лаврентьевской и совпадающей с ней в этой части Кенигсбергской (Радзивиловской) летописях. Исследователи давно уже подметили явные черты сходства Слова о полку Игореве прежде всего с Ипатьевской летописью.
Существует три возможности объяснить это сходство. Первая — Слово о полку Игореве могло быть известно составителю летописи; вторая — оба произведения посвящены одному и тому же событию, хотя написаны они независимо друг от друга; третья — автор Слова мог быть знаком с Ипатьевской летописью (или с одним из предшествующих ей летописных сводов). Соответственно этому в литературе и высказывались три точки зрения.
Первую отчетливо выразил А. В. Лонгинов. Он решительно отрицал возможность влияния Ипатьевской летописи на Слово на том основании, что приемы пересказа и язык Слова «не носят на себе ни малейших следов заимствования изложения».[Лонгинов А. В. Историческое исследование сказания о походе Северского князя Игоря Святославича на половцев в 1185 году. Одесса, 1892. С. 25.] Зато он не исключал того, что Слово могло повлиять на рассказ летописи. В соображениях А. В. Лонгинова верным было то, что «приемы пересказа» в Слове резко отличаются от летописных, хотя следы влияния летописной терминологии в нем сохраняются. Допускал возможность влияния Слова на летопись и Всеволод Миллер. Он обратил внимание на черты сходства со Словом летописного рассказа о Кончаке, помещенного под 1201 г. В. Ф. Миллер даже полагал, что Слово в 1201 г. могло быть полнее, чем дошедший до нас текст.[Миллер Вс. Взгляд на Слово о полку Игореве. М., 1877. С. 138–142.] К мнению А. В. Лонгинова и В. Ф. Миллера присоединился В. Н. Перетц. Он только отмечал, что сходство обоих памятников обнаруживается не столько в фактах, сколько в стиле и лексике.[Перетц. Слово. С. 36–37.] В. Н. Перетц обратил внимание и на общность плана рассказа в отдельных местах, и на то, что в обоих памятниках река, на которой происходила битва, называется Каялой.[См. также: Еремин И. П. «Слово о полку Игореве» как памятник политического красноречия Киевской Руси//Слово. Сб.-1950. С.109.] Отказываясь вслед за своими предшественниками от возможности допустить влияние летописи на Слово, В. Н. Перетц склонялся к признанию Слова источником летописного рассказа 1185 г.
Вторую возможность допускал еще К. Н. Бестужев-Рюмин. Не вдаваясь в сравнение Ипатьевской летописи (якобы основанной на особом Сказании о походе Игоря) со Словом, он ограничился простым предположением, что «ни Сказание не служило источником Слова, ни наоборот».[Бестужев-Рюмин К. Н. О составе русских летописей до конца XIV века//ЛЗАК. СПб., 1868. Вып. 4. С. 114–115.] Не усматривал текстологической связи между Ипатьевской летописью и Словом А. И. Никифоров. В летописи, в частности, он не видел ни цитат из Слова, ни сходных ритмических частей. Он считал, что сходство Слова с летописью «главным образом чисто лексическое».[Никифоров. Слово. С. 289–292, 1090–1099.] Это, как мы увидим, не вполне справедливо.
Сравнивая Слово с Задонщиной и Ипатьевской летописью, Д. С. Лихачев находит общие эпизоды во всех трех памятниках. Отсюда он делает заключение: «…если допустить зависимость „Слова“ от „Задонщины“, то мы должны допустить и влияние рассказа Ипатьевской летописи о походе Игоря на „Задонщину“. Это невероятно. Ведь в этом случае мы должны были бы считать, что текст Ипатьевской летописи был известен в конце XIV в. автору „Задонщины“, а самое главное, что автор „Задонщины“ установил ту самую связь между битвой на Калке (надо: Каяле.—А. 3.) Игоря и Куликовской победой, которую А. Мазон приписывает неизвестному фальсификатору XVIII в. При внешнем несходстве событий (в одном случае поражение, в другом — победа) двукратное повторение этой связи крайне неправдоподобно».[Лихачев. Изучение «Слова о полку Игореве». С. 68.]