Слово погибели № 5
Шрифт:
— Почему нет, — повторил он вслух.
Она тут же вытащила тонкую сигарету и закурила.
— Здесь есть скамейка под навесом. Всего несколько слов. Совершенно неофициально. Никто ни в чем вас не посмеет обвинить.
Игрис сдержался и промолчал.
Они уселись на влажную скамейку. Женщина курила, почти не выпуская сигареты изо рта, говорила отрывисто, между Затяжками:
— Я восемнадцать лет живу с магом. Они видят мир не так, как мы. Нам их нелегко понять. Я привыкла.
Она отвернулась и выпустила длинную струю дыма.
— Алистан моложе меня
Она на секунду замерла, будто забыв, а что, собственно, хотела.
— У Алистана есть психологическая особенность. Маги очень легко верят во всякие там предначертания, предназначения… Они вообще легковерны. Это к слову. Алистан всегда был убежден, что стоит на страже мира. То есть мира вообще — всех людей, нашей жизни… У него имелись основания, можете поверить. Вы знаете его дела? Хотя бы самые громкие? Нет, наверное, вас не посвятили. Два или три раза Алистан, наверное, в самом деле спас мир. То есть не просто меня и вас, а вообще всех. От вырождения, от катастрофы… Но предназначение, великая цель — это его фетиш. Это та самая особенность, пунктик. Я думаю… я уверена, что, убивая эту бабу Словом погибели и оставляя под Словом свою подпись, он тоже… спасал мир. Я хочу вас попросить, господин Трихвоста, Алистан очень хорошо о вас отзывался…
Она наклонилась, дыша сигаретным дымом.
— Я прошу вас, господин следователь. Раскрутите это дело, чего бы это ни стоило. Я хочу, чтобы мир хлебнул сполна из той чаши, которую Алистан так заботливо от него спрятал.
Она замолчала и прикурила новую сигарету — от предыдущей.
— Вы хотите, чтобы я отыскал и обнародовал информацию, ради которой Алистан пошел на преступление? — тихо спросил Игрис.
Она кивнула:
— Да. Именно.
— Вы хотите, чтобы его жертва…
— Алистан никогда не был жертвой и никогда никем не жертвовал.
— Но ведь он убил ни в чем не повинную женщину. Хорошую женщину…
— А хоть бы и плохую. Он втемяшил себе в голову, что таким образом спасает мир. А я хочу, чтобы мир наконец-то получил, чего заслуживает.
«Она в истерике, — подумал Игрис. — Истерика эта длится день за днем».
— Госпожа Илона, я обещаю вам сделать все, что в моих силах…
— Вы бы с удовольствием вкатили мне успокоительное, — пробормотала она с горечью. — Скажите мне: его посадят?
— Я не знаю. Скорее всего, да.
— Пожизненно?!
— Не могу сказать, — Игрис отвел глаза.
— Он всего лишь желал всех спасти, — прошептала женщина. — Если бы не хотел… Все было бы в шоколаде. И он был бы другим человеком.
Игрис зашел к себе в кабинет на секунду — забрать компьютер. Контейнер, только что доставленный из грузового, стоял в углу, неприятно похожий на многоместный гроб. Игрис поглядел на контейнер, на часы…
«Дело отберут у вас, может быть, завтра с утра». Святую правду говорила Илона Каменный Берег. Игрис мысленно попросил прощения у жены: еще полчаса. Хотя бы поверхностный осмотр, хотя бы понять, есть ли среди ожидаемых бумаг неожиданные.
Он снял верхнюю стопку бумаг и выложил на стол. Не стал просматривать, взял следующую, потом еще; интуиция вела его или просто судьба — но в скоросшивателе, помеченном как «Внеклассные задания», обнаружились пособия по магии. Он поднял на лоб очки и кулаками протер глаза. Выдранные страницы. Перепечатки, сделанные на пишущей машинке: такие шрифты выходили из употребления еще во времена Игрисового детства. Бумага пожелтела; насколько Игрис мог судить, это не были пособия для начинающих. Больше походило на статьи из профильного журнала — разрозненные, пронумерованные невпопад. Были пометки на полях — птички, мудреные значки, подчеркивания, сделанные фиолетовым карандашом.
Игрис отыскал среди методичек позапрошлогоднюю статью «Особенности преподавания истории в старших классах» с пометками Алисии. Разумеется, совсем другие обозначения, мелкие, аккуратные, красная шариковая ручка. Неужели Герман Жёлудь, ветеран войны и химзавода, был магом?!
Кабинет понемногу обрастал бумажным хламом, папки и стопки загромождали стол, стулья, пирамидами высились на полу. Книг и пособий по магии больше не попадалось — все они были собраны в единственной папке-скоросшивателе, правда, довольно объемистой. Маркировка «Внеклассные занятия» — случайность? Или конспирация?
«У кого бы из магов проконсультироваться относительно этих бумаг, — думал Игрис. — Если официально — мне дадут человека из «Коршуна», и он скажет не глядя, что это хлам. Если неофициально… да есть ли у меня такие знакомые?» «Я говорю вам: не ищите».
Герман Жёлудь умер почти двадцать лет назад! Или информация, как погребенная в кургане чума, не имеет срока давности? «Разве у вас нет родных, близких?»
Он испуганно посмотрел на часы. Жена, Агата, предстоящее объяснение; да нет же у него никакой вины перед Агатой и ее семейством! Давным-давно надо было переговорить с Борисом, запереть за ними дверь и вздохнуть наконец с облегчением…
Тесемки следующей папки развязались сами собой. Вывалился полиэтиленовый пакет, крест-накрест перевязанный капроновой лентой — раньше из таких делали школьные бантики.
Фотографии. Толстая пачка чужих фотографий. Игрис разложил их в круге света от настольной лампы (для этого пришлось снять со стола несколько пыльных бумажных стопок).
Девушка, смутно знакомая. Игрис видел ее на фото в кабинете Алисии — рядом со стариком. Там она старательно позировала. Здесь почти на всех снимках кокетничала.
Парень, ее ровесник, в смешном старомодном костюме. Они фотографировали друг друга день за днем: в парке, на улице, на рыбалке, на велосипедах. На редких фото они были вместе (видимо, просили случайного прохожего «щелкнуть»). Улыбались. Держались за руки. Роман в фотографиях. Ни слова на обороте блеклых снимков, ни единой даты или подписи.
Место действия — несомненно, Верхний Крот. На одном фото Игрис узнал школьный двор с маленькими еще деревьями, на другом — здание вокзала, почти не изменившееся. Все снимки относились к одному периоду, между первым и последним прошло, вероятно, несколько месяцев. На ранних — весенних — фотографиях девушка казалась осунувшейся и грустной, в темном платье, с траурной лентой в волосах. Чем легче становилась одежда, тем светлее делалось от снимка к снимку ее лицо, и под осень — было несколько фотографий из осеннего леса — она выглядела уже совершенно счастливой…