Слово живое и мертвое
Шрифт:
«Сколько за этим напряженного труда, растраченной энергии!» – с искренним волнением и сочувствием говорят с экрана о победителях конкурса музыкантов. Оговорка? Или человек забыл, что затраченная, потраченная с пользойэнергия совсем не равноценна растраченной зря, впустую?
Не в переводе, в оригинальном рассказе «в темноте… печально вспыхивал и гас огонек уединенного курильщика». Надо думать, огонек все же – не курильщика, а его папиросы, курильщик же – не уединенный,
И опять, опять – слова не в том значении, втиснутые не к месту и не ко времени.
В газетной заметке об аварии, связанной с падением уровня воды в проливе, «сыграла злополучную рольперемена направления ветра». Рольветра тут – зловредная, зловещая, роковая, какая угодно, а злополучна не роль – но корабль, попавший в беду!
« Представление продолжалось». Это напоминает о цирке, об эстраде, а речь о том, что люди знакомятся, друг другу представляются!
Телевизионный «Клуб путешественников» рассчитан на самую массовую аудиторию, и вдруг в передаче трижды (значит, не случайная обмолвка) повторяется: «Он олицетворяет в себе…» Докажите после этого школьнику, что это – ошибка, что олицетворятьможно только собою, а в себе – воплощать. Кстати, одно время передачу эту напрасно стали называть клубом… путешествий, ведь клуб объединяет людей! Хорошо, что хоть и через годы название исправили.
Некий герой «никогда… не отдастсвоего сына… за… сироту, подобранную на паперти». Неужели переводчику не известно, что отдавали замуж, выдавали закого-то – девиц, а мужчин – женилина подходящих (или не очень подходящих) невестах?
Известный писатель пишет, а в журнале, не смутясь, печатают, что женщина сидит не в головаху покойника (вспомните Блока: «что ты стоишь три ночи в головах…») – она сидит в голове! Нет уж, простите, сидетьили засесть в головеможет только неотвязная мысль. Впрочем, возможно, и тут, как с « обличеннымидоверием», грешен корректор. Но читателю от этого не легче.
В солидном журнале пишет о переводном романе серьезный автор, доктор наук. Пишет так:
«Он на редкость соответствует нашемунациональному стереотипу офранцузе: высокий, гибкий, улыбчивый, с тонким интеллигентным лицом, в руках гитара и кудри черные до плеч». Да не усомнятся в моем уважении к автору и к его интересной статье. Но сказать можно: соответствует (уж если!) нашему стереотипному(стандартному, устоявшемуся) представлениюо французе. Или для вящей учености – стереотипу француза. А стереотипу о– грамотно ли это? И при чем тут незабвенный Владимир Ленский, который «кудри черные до плеч» привез отнюдь не из Франции, а «из Германии туманной»? Всегда ли кстати мы цитируем Пушкина?
А вот печатается отрывок из нового романа: герою предстоит драка, и, глядя на противника, он « стиснул скулы, переступил с ноги на ногу…» Но позвольте, в такой обстановке и в таком настроении можно стиснутьесли не кулаки, то зубы, челюсти(и тогда обтянутся, резче выступят скулы). А стиснуть скулы– это как?
В том же отрывке на героя смотритдругой: «…перенес тяжесть тела с одной ноги на другую, поставив локти на теплый металл трактора, удобно устроил на ладонях ненавидящие глаза…» У автора вышло совсем не то, чего он хотел: глаза на ладонях– значит, ладонями закрыты, но тогда как же смотретьи видеть?
В одном рассказе герой боднулсоседа… плечом!
Роман одного из кавказских прозаиков. В русском переводе читаем:
«Сердце мое облегчилось».
«…Когда преодолеешь такое расстояние, где-то оставляешь часть своего горя и дальше уже идешь немного облегчившись».
О старухе: «Пускай поплачет, облегчится».
И наконец, такое. Толстая женщина на балконе рубила и ела капусту, потом ушла в дом и – «балкон опустел, балкон облегчился, похудел балкон».
Если настолько не владеешь русским языком, что не чувствуешь разницы между глаголом облегчитьсяи оборотами на сердце полегчало, стало легче на душе, идешь налегке, – не надо браться за перевод, не надо представлять русскому читателю своего собрата в нелепом, карикатурном обличье.
Уж если не всегда и не все пишущие справляются с оборотами и словами, пока еще распространенными, повседневными, не диво иному запутаться в словах старых, более редких. В переводе современного романа вдруг встречаешь: «Доктор… старался говорить с надлежащим степенством»!
Доктор, надо думать, старался говорить степенно, как оно ему и подобало. Но переводчик спутал два редких слова: степенностьсо степенством(второе запало в память прочнее – может быть, от пьес Островского, ибо, как известно, « вашим степенством» в прошлом веке величали на Руси купцов…).
А ведь это беда! Мы привыкаем к одним и тем же штампам, хорошие и разные слова понемногу забываются, становятся в диковинку. Потом иной автор и вспомнит редкое слово, но уже не ощущает его по-настоящему, упускает какую-то малость, некое невесомое «чуть-чуть» – и слово оказывается не ко двору. Крохотное смещение оттенков меняет смысл и окраску написанного.
Читаешь, – к счастью, еще не в готовой книге, а в рукописи: «Он был ревностныйи нежный супруг». Имеется в виду – он был внимателен, заботлив, любил и оберегал жену. Переводчик неточно ощущал старое слово ревностный, забыл, что существует устойчивое сочетание – ревнивый муж. Получилось невнятно, даже двусмысленно. И в той же рукописи человек увлеченный делает свое дело с ревностью– вот тут как раз надо ревностно, то есть с жаром, усердно.