Слово
Шрифт:
— Кто ты? Леший?
— Видно, леший, коли в лесу живу, — печально сказал старичок. — Нынче леших по лесам — видимо-невидимо… А вы, книжники, куда же путь держите?
— От татарской неволи бежим, — промолвил Ивашка. — Из Пронска-города.
— А у меня яичко разбилось, — сказал Вавила и заплакал.
Обнял старец Вавилу, прикрыл его полой армяка.
— Из-за чего спор-то промеж вас вышел?
— Да вот, князь Олег с нами книги послал, а одна книга не читается, — сказал Ивашка. — А он смеется, сказывает, читать не умею.
Взял старичок харатьи, пошевелил губами, вроде читает. Вавилка успокоился и заскучал. Филина на дереве увидел — сидит тот и глазами лупает, на людей
38
Дикое поле — земли, расположенные за Волгой.
Пожары на той земле горят, орда ровно смерч к новым городам и весям подкатывает. И услышал Вавила стон, и почуял Вавила, как жалость и боль охватывает сердце, будто снова последнее яичко в его ладони хрупнуло и утекло меж пальцев.
И наполнилось гневом сердце отрока…
Скитское покаяние. 1961 год
Провожали и благословляли Анну так, словно за тридевять земель посылали.
Еще с вечера Марья Белоглазова бродни приготовила, рыбьим жиром их смазала, отмяла и котомку собрала с подорожником.
— Путь-то дальний, — приговаривала. — В людях хорошо быть, когда свое есть… Лесом пойдешь — не разувайся, тут змей полно, а как на дорогу выйдешь — и босиком можно. Только чтоб люди не видели, нехорошо это, босиком-то ходить…
Иван Зародов молча наблюдал за сборами и хмурился. Поговорить им с Анной не удавалось — Марья Егоровна ни на минуту не оставляла их, и Анна замечала, что Иван чем-то очень недоволен. «Так надо, Иван, — мысленно говорила она, убеждая заодно и себя. — С чего-то надо начинать…»
Утром, едва первые петухи оторали над Макарихой, Анну проводили далеко за деревню.
— Уж спроси там про Тимофея, ладом спроси, — наказала Марья Егоровна. — Сделай этот розыск союзный.
— Сделаю, Марья Егоровна, сделаю, — пообещала Анна и, выбрав момент, шепнула Зародову: — Сиди тихо и не делай глупостей.
— Понял, — сокрушенно вздохнул Иван. — Бурундук — птичка…
— Ну, ступай с Богом, спаси Христос, — сказала Марья и вдруг поклонилась в пояс.
Анна на мгновение растерялась, ощутив желание поклониться тоже, но лишь помахала рукой. Почему-то показалось, что, поклонись она сейчас этой женщине, и выйдет неестественно, наигранно, хоть и желание было. А Зародов не растерялся, поклонился ей вслед, да еще и рукой земли достал.
— Ну, и мы пойдем, — проговорила Марья Егоровна. — Долго вослед-то нельзя смотреть, ей глаза потом всю дорогу чудиться станут…
Не за тридевять земель провожали Анну, однако путь был не близкий. Тридцать километров до Останина: напрямик лесом до дороги, а там, может быть, лесовоз подберет. А от Останина — на катере, если опять же будет попутный, до райцентра Еганово. Пройдет все гладко — в оба конца не меньше четырех суток…
Прямица — выхоженная, выбитая до песка и корней тропа — шла по старой квартальной просеке. Шагать было легко, сменив резиновые сапоги на бродни, Анна ног под собой не чуяла. Великое дело — эти бродни: невесомые, мягки, и ноги в них не потеют. Пять километров прошла — не заметила. Вот уже и дорога, над ней недвижно повисла пыль: похоже, только что проехал лесовоз, слышно еще, как гремит прицеп на колдобинах. Анна постояла у обочины, поправила лямки у сидора, оглянулась. Почему-то ей показалось, что Зародов с Марьей Егоровной все еще стоят на тропе и смотрят вслед. «Только бы глупостей не наделал», — подумала она о Зародове, но тут же и отмахнулась от этой мысли. В конце концов, он — взрослый человек и понимает, что от первой экспедиции зависит вся дальнейшая работа.
Не успела она прошагать и километра, как за спиной послышался грохот и дребезг нагоняющего лесовоза. Пропыленный, с болтающимися крыльями «ЗИЛ» приостановился.
— Садись, барышня! — грубовато сказал шофер, мужчина лет тридцати, в чистой, но мятой рубашке. — Возьму недорого.
Анна сняла котомку и забралась в кабину.
— Во! — довольно сказал шофер и тронул машину. — Ноги-то еще молодые, чего зря бить. Если б на танцах — куда ни шло… Вчера вот так же рулю, глядь — божий одуванчик чапает. Говорю, садись, бабуля! А она: мне, шынок, шкорей надо. И точно, проехал километр — кардан оторвался. Бабуля меня и обогнала!
Он рассмеялся хрипловато, видно, недавно со сна, и, прищурив глаз, осмотрел попутчицу.
— Э! Да ты, часом, не кержачка ли?
Анна глянула на шофера и, отвернувшись, подтянула концы платка.
— То-то, гляжу, молчишь и молчишь, — заулыбался шофер. — Местные девки — все говорливые, ну, эти, из наших… Оторви и брось бабенки. А ваш брат вечно — дун-ду-ки. Вырядятся, как эти… и сидят.
Анна улыбнулась про себя. То, что ее приняли за кержачку, не только веселило, но и вселяло надежду. Сразу вспомнились наставления Аронова: «Старообрядцы не должны тебя бояться, как они боятся любого чужого человека». Значит, ее можно принять за кержачку. Это Марья Егоровна расстаралась: бродни дала, платок свой и эту котомку…
Между тем шофер не унимался:
— Эх, едрит твою в корень… Не пойму я вас, убей бог лаптем! Чего вы по лесам сидите? Ну ладно, старухи — ясное дело. Но вот ты — молодая, девка хоть куда… Чего тебе-то надо? Сидишь, нос воротишь — бензином воняет! А я тебе скажу, бензин — он чистый, от него даже болячки на руках заживают… Поди, и на машине-то ни разу не каталась, а?
— Первый раз, — буркнула Анна, отворачиваясь и едва сдерживая смех. — Грешно нам…
— Грешно! — расхохотался шофер. — Теперь, поди, вернешься домой — грехи замаливать будешь? Тьфу т-ты… Кстати, а откуда ты топаешь-то? Я тебя в Макарихе не видал… Неужто из скита какого-нибудь?
— Из скита, — ответила Анна, постепенно вживаясь в роль.
Шофер промычал, словно от зубной боли, и покачал головой.
— Нет, рвите меня на куски — не понимаю… Вот тебя бы приодеть как следует, ну, платье «солнышком», туфельки, прическу — ты бы девочка была высший сорт. А ты? Ну глянь на себя-то?.. Жизнь твоя во тьме проходит, как это говорят, в невежестве. Читать-то хоть умеешь?..
— Учена… Токо по-нашему, по-старинному…
— Во! По-старинному… А люди, между прочим, в космос уже выбрались! В небе летают! И твоего бога там не видали!.. А ты хотела бы прическу да в туфельках, а? — Он подмигнул ей и, выворачивая баранку, толкнул плечом.