Случайные встречи
Шрифт:
Лет восемь назад однажды утром милая дама, жившая неподалеку от мастерской, принесла туда двух беспомощных, еле живых совят, которых она привезла из деревни.
Она спросила у сапожника, разбирается ли он в этих птицах.
Нет, ответил он. Он посоветовал ей отогреть их и покормить. А она в свою очередь попросила его оставить одного птенца у себя.
Он согласился.
Так и прожила у него сова все восемь лет. Так и привязалась к нему сова, а он — к ней.
Его жена умерла, сын и дочь выросли и обзавелись своими домами.
Сапожник — на год или два моложе меня, ему — шестьдесят один или
Этот человек по имени Ованес Шогикян ростом был на дюйм или два меньше пяти футов, но сложения крепкого. В молодости он был чемпионом по штанге и борьбе, у него сохранилось множество фотографий, подтверждающих это.
Короче говоря, он не просто сапожник, хотя он в самом деле шьет ботинки — целиком шьет сам и за сорок лет ни разу не надел ботинок, сделанных чужими руками.
Во-первых, он ими торгует и ему нравится работать на самого себя — а ведь в наши дни никто не делает себе обувь на заказ, чтобы она была по ноге, была точь-в-точь по ноге, как влитая. Во-вторых, у него маленькая и широкая ступня, и раньше, когда он еще не умел сам шить обувь, ему ни разу не удавалось подобрать подходящую пару. В готовой обуви всегда что-нибудь не так, и носить ее трудно. А когда он в башмаках, сшитых собственными руками, ему удобно, ноги как дома, а в своей мастерской он как дома. К нему частенько заглядывают любители природы, чтобы поболтать о сове и о зеленой птице, что живет у него уже тридцать лет.
— Когти у нее не в порядке, цепляться не может, — говорит он о зеленой птице. — Ничего, лет тридцать еще проживет, иногда они и до восьмидесяти живут.
Где он вычитал это, не знаю, не копался же он в справочниках.
Без посторонней помощи и инструкций он давным-давно установил, что сове для нормального пищеварения необходимо немного меха или перьев. И все эти годы он кормит сову сырой говядиной, нарезанной тонкими ломтиками, сердцем цыпленка, мышами — он покупает их у соседей, те звонят ему по телефону, как только обнаружат в мышеловке жертву.
И конечно же, сапожник любит сову, а сова любит его.
Теперь сова живет у него по доброй воле. Между ними установился нежный ритуал, и в него входит фраза, которую он произносит по-армянски:
— Ну, а теперь поцелуемся.
И сова прикасается клювиком к его верхней губе.
26
Когда мне был двадцать один год, я попал на работу в фирму «Кладбище „Кипарисовая лужайка“, Сан-Франциско», контора находилась на восьмом этаже здания, что тогда стояло и по сей день стоит на юго-восточном углу Маркет-стрит и Седьмой улицы, здания под названием «Каменотес», в одном из своих рассказов я нарек его другим, по-моему, более удачным именем — «Гранит», так вот, когда я попал работать в эту фирму, я обнаружил, что ею управляют члены одной семьи. Самые крупные места занимали Джонсоны, они же выполняли самую легкую работу, у каждого Джонсона была чудная кличка. К примеру, шефа звали Благородный Джонсон, что вполне
Ему было чуть за тридцать, но не о Благородном Джонсоне пойдет речь. Я расскажу о вице-президенте, начавшем свою деловую карьеру с самых низов еще в 1889 году. А тогда шел 1929 год — уже сорок лет минуло.
Он носил все черное. Он был тощий, у него были длинные пальцы, длинный нос, и он любил беседовать на разные темы со своими подчиненными, особенно с новичками, и вот когда я пришел наниматься, он сказал:
— Ну что ж, хотите у нас работать… а я тут нанимаю людей и увольняю. Так что приступим к делу.
Изучив мои данные — имя, возраст, адрес, семейное положение, национальность, вероисповедание, образование, состояние здоровья, он наконец задал главный вопрос:
— Готовы ли посвятить свою жизнь похоронному делу, как я сорок лет назад?
На что я мгновенно ответил:
— Да, сэр, в точности как вы, сэр.
Конечно, я был принят на работу. Она мне особенно не докучала, и каждый день я видел, как Благородный Джонсон приходил на часок и уходил. И каждый день я видел, как Восхитительный владелец похоронного бюро, так я называл вице-президента, приходил в свой кабинет и оставался там намного дольше всех прочих.
И каждый день я слышал, как он бурчит себе под нос песенку, которую Джимми Дюран сделал потом такой знаменитой: «Инка динка ду, э динка динк адинко ду. Это значит — я тебя люблю».
Как мог такой тощий, высохший и напыщенный человек наслаждаться комическим, диким духом этой песенки?
В нем, наверное, еще что-то есть, думал я, только он прячет это где-то на самом дне. Так и оказалось.
Он сочинял объявления для кладбища, правда, Благородный Джонсон браковал одно за другим и не разрешал писать их на указателях и вывесках. Самое лучшее: «Кладбище „Кипарисовая лужайка“. Прекрасное обслуживание за деньги заказчика».
Он сочинял примерно раз в неделю одно хорошее объявление. Я обычно запоминал их, но ничто не вечно под луной, и, конечно, старина тоже был не вечен — его похоронили на том же кладбище, правда, за его преданную службу похоронили бесплатно.
Мне нравился этот старый чопорный господин. Однако я не посвятил похоронному делу всю свою жизнь (или все-таки посвятил?).
Когда спустя месяц я взял расчет, он ужасно огорчился: ведь он на меня надеялся как на сына родного.
27
Дни моей юности в Сан-Франциско можно назвать богемными — среди моих знакомых сверстников было очень много таких, что посвятили себя искусству, надеялись завоевать имя в роли писателей, поэтов, драматургов, художников, композиторов, скульпторов или просто пройдох, и жили они не очень-то роскошно.
Каждый над чем-нибудь трудился. Около двух десятков человек регулярно виделись друг с другом, специально не сговариваясь. Среди нас, встречавшихся около года, была и молодая женщина. Она поразила нас своим обаянием, устоять перед ней не было сил, но мы ничего о ней не знали. Очень скоро она приоткрыла нам кое-что о себе, после чего те, кто хотел познакомиться с ней еще ближе, отступили — кто в изумлении, кто в гневе, а кто и с симпатией и преклонением.