Случайные встречи
Шрифт:
Лет восемь назад однажды утром милая дама, жившая неподалеку от мастерской, принесла туда двух беспомощных, еле живых совят, которых она привезла из деревни.
Она спросила у сапожника, разбирается ли он в этих птицах.
Нет, ответил он. Он посоветовал ей отогреть их и покормить. А она в свою очередь попросила его оставить одного птенца у себя.
Он согласился.
Так и прожила у него сова все восемь лет. Так и привязалась к нему сова, а он — к ней.
Его жена умерла, сын и дочь выросли и обзавелись своими домами.
Сапожник — на год или два моложе меня, ему — шестьдесят один или шестьдесят два. Он армянин, уроженец Гултика, города, что у подножия гор, где стоит Битлис. Когда он был совсем мальчишкой, его родители переехали в Антакью (так теперь называется Антиохия, где останавливался святой Павел во время своих миссионерских путешествий).
Этот человек по имени Ованес Шогикян ростом был на дюйм или два меньше пяти футов, но сложения крепкого. В молодости он был чемпионом по штанге и борьбе, у него сохранилось множество фотографий, подтверждающих это.
Короче говоря, он не просто сапожник, хотя он в самом деле шьет ботинки — целиком шьет сам и за сорок лет ни разу не надел ботинок, сделанных чужими руками.
Во-первых, он ими торгует и ему нравится работать на самого себя — а ведь в наши дни никто не делает себе обувь на заказ, чтобы она была по ноге, была точь-в-точь по ноге, как влитая. Во-вторых, у него маленькая и широкая ступня, и раньше, когда он еще не умел сам шить обувь, ему ни разу не удавалось подобрать подходящую пару. В готовой обуви всегда что-нибудь не так, и носить ее трудно. А когда он в башмаках, сшитых собственными руками, ему удобно, ноги как дома, а в своей мастерской он как дома. К нему частенько заглядывают любители природы, чтобы поболтать о сове и о зеленой птице, что живет у него уже тридцать лет.
— Когти у нее не в порядке, цепляться не может, — говорит он о зеленой птице. — Ничего, лет тридцать еще проживет, иногда они и до восьмидесяти живут.
Где он вычитал это, не знаю, не копался же он в справочниках.
Без посторонней помощи и инструкций он давным-давно установил, что сове для нормального пищеварения необходимо немного меха или перьев. И все эти годы он кормит сову сырой говядиной, нарезанной тонкими ломтиками, сердцем цыпленка, мышами — он покупает их у соседей, те звонят ему по телефону, как только обнаружат в мышеловке жертву.
И конечно же, сапожник любит сову, а сова любит его.
Теперь сова живет у него по доброй воле. Между ними установился нежный ритуал, и в него входит фраза, которую он произносит по-армянски:
— Ну, а теперь поцелуемся.
И сова прикасается клювиком к его верхней губе.
26
Когда мне был двадцать один год, я попал на работу в фирму «Кладбище „Кипарисовая лужайка“, Сан-Франциско», контора находилась на восьмом этаже здания, что тогда стояло и по сей день стоит на юго-восточном углу Маркет-стрит и Седьмой улицы, здания под названием «Каменотес», в одном из своих рассказов я нарек его другим, по-моему, более удачным именем — «Гранит», так вот, когда я попал работать в эту фирму, я обнаружил, что ею управляют члены одной семьи. Самые крупные места занимали Джонсоны, они же выполняли самую легкую работу, у каждого Джонсона была чудная кличка. К примеру, шефа звали Благородный Джонсон, что вполне ему подходило, и я без всякой натуги молниеносно привык к этому имени.
Ему было чуть за тридцать, но не о Благородном Джонсоне пойдет речь. Я расскажу о вице-президенте, начавшем свою деловую карьеру с самых низов еще в 1889 году. А тогда шел 1929 год — уже сорок лет минуло.
Он носил все черное. Он был тощий, у него были длинные пальцы, длинный нос, и он любил беседовать на разные темы со своими подчиненными, особенно с новичками, и вот когда я пришел наниматься, он сказал:
— Ну что ж, хотите у нас работать… а я тут нанимаю людей и увольняю. Так что приступим к делу.
Изучив мои данные — имя, возраст, адрес, семейное положение, национальность, вероисповедание, образование, состояние здоровья, он наконец задал главный вопрос:
— Готовы ли посвятить свою жизнь похоронному делу, как я сорок лет назад?
На что я мгновенно ответил:
— Да, сэр, в точности как вы, сэр.
Конечно, я был принят на работу. Она мне особенно не докучала, и каждый день я видел, как Благородный Джонсон приходил на часок и уходил. И каждый день я видел, как Восхитительный владелец похоронного бюро, так я называл вице-президента, приходил в свой кабинет и оставался там намного дольше всех прочих.
И каждый день я слышал, как он бурчит себе под нос песенку, которую Джимми Дюран сделал потом такой знаменитой: «Инка динка ду, э динка динк адинко ду. Это значит — я тебя люблю».
Как мог такой тощий, высохший и напыщенный человек наслаждаться комическим, диким духом этой песенки?
В нем, наверное, еще что-то есть, думал я, только он прячет это где-то на самом дне. Так и оказалось.
Он сочинял объявления для кладбища, правда, Благородный Джонсон браковал одно за другим и не разрешал писать их на указателях и вывесках. Самое лучшее: «Кладбище „Кипарисовая лужайка“. Прекрасное обслуживание за деньги заказчика».
Он сочинял примерно раз в неделю одно хорошее объявление. Я обычно запоминал их, но ничто не вечно под луной, и, конечно, старина тоже был не вечен — его похоронили на том же кладбище, правда, за его преданную службу похоронили бесплатно.
Мне нравился этот старый чопорный господин. Однако я не посвятил похоронному делу всю свою жизнь (или все-таки посвятил?).
Когда спустя месяц я взял расчет, он ужасно огорчился: ведь он на меня надеялся как на сына родного.
27
Дни моей юности в Сан-Франциско можно назвать богемными — среди моих знакомых сверстников было очень много таких, что посвятили себя искусству, надеялись завоевать имя в роли писателей, поэтов, драматургов, художников, композиторов, скульпторов или просто пройдох, и жили они не очень-то роскошно.
Каждый над чем-нибудь трудился. Около двух десятков человек регулярно виделись друг с другом, специально не сговариваясь. Среди нас, встречавшихся около года, была и молодая женщина. Она поразила нас своим обаянием, устоять перед ней не было сил, но мы ничего о ней не знали. Очень скоро она приоткрыла нам кое-что о себе, после чего те, кто хотел познакомиться с ней еще ближе, отступили — кто в изумлении, кто в гневе, а кто и с симпатией и преклонением.