Слуга Империи
Шрифт:
Всякий раз, когда счетовод сверялся со своей табличкой, вероломные чужаки норовили перейти с места на место. Несколько раз щелкнул хлыст. Один из рабов, увернувшись от удара, выкрикнул какое-то короткое слово, подозрительно похожее на грязное ругательство; остальные захохотали. На тех, кто попался под руку торговцу, обрушился хлыст. От этого шеренга рабов рассыпалась и кое-как выстроилась в другом порядке. Счетовод совсем обезумел. Уже в который раз запись пришлось начинать сначала.
Купец не пытался скрыть свою ярость.
– Мы здесь все подохнем, пока ты возишься!
Он хлопнул в ладоши, и перед ним словно из-под земли вырос приказчик с корзиной грубых штанов
Тогда рыжий варвар разразился бранью в адрес купца. Не умея толком говорить на цурани, за время плена он основательно набрался крепких выражений от нищих, уличных мальчишек и прочего сброда. У работорговца отвисла челюсть, когда до него дошло, какие гнусные пороки приписываются его почтенной матушке. Побагровев, он занес хлыст для удара, но раб ловко увернулся. Тогда приземистый толстяк погнался за рослым невольником, но тот оказался проворнее.
Люджан рассмеялся:
– Жаль, что раба придется убить за непослушание. Такую комедию можно показывать за деньги! А ведь этот рыжий мерзавец явно доволен собой.
– Тут какое-то движение в дальнем углу загона привлекло внимание Люджана.
– Ага, все ясно!
– воскликнул он.
– Спектакль разыгран как по нотам!
Теперь и Мара заметила, что один из невольников снова забился в угол и присел на корточки. Через мгновение он уже просовывал что-то между прутьями изгороди.
– Клянусь всемогущей Лашимой, - изумилась Мара, - они воруют рубахи!
Сверху все было видно как на ладони. Рыжий великан носился по кругу. Несмотря на свой рост, он двигался словно молодой саркат - стремительный шестиногий хищник, гроза равнин. Вначале он значительно оторвался от преследователя, потом вдруг заковылял, словно стельная нидра. Подпустив торговца совсем близко, варвар увернулся и заскользил вперед, как по льду, обдав коротышку пыльным облаком. Не раз и не два он налетал на своих собратьев - на тех, кто успел получить штаны и рубахи. Эти мошенники вдруг становились неповоротливыми, падали и отползали куда-то в сторону, а рубах между тем оставалось все меньше и меньше: их передавали из рук в руки, комкали, роняли и снова поднимали. В конце концов одежка доходила до невольника, притаившегося в углу. Выждав момент, он просовывал грубое полотно в щель и только успевал ловить монеты-ракушки, которые кто-то исправно кидал в ту же щель с другой стороны. Он вытирал их о свою волосатую грудь, отправлял в рот и заглатывал.
– Не иначе как снаружи промышляют бродяги, - покачал головой Люджан.
– А может, матросня оставляет без присмотра своих отпрысков. Но зачем рабу могут понадобиться монеты - ума не приложу.
– Хитрости им не занимать... и смелости тоже, - заметила Мара.
Командир авангарда пронзил ее суровым взглядом. В нарушение непреложных законов Империи, его повелительница ненароком приписала человеческие качества этим тварям, которые стояли ниже любого подзаборного отродья. Правда, Маре уже случалось попирать традиции, когда она оказывалась в безвыходном положении, но не хотела отступать от цели. Хотя сам Люджан попал к ней на службу именно при таких обстоятельствах, он не мог взять в толк, что она нашла в этой своре дикарей. Пытаясь осмыслить каприз своей госпожи, воин снова обратил взор на разыгравшуюся внизу сцену.
Надсмотрщик призвал подкрепление. Несколько дюжих охранников, вооруженных крючьями из прочной слоистой кожи - такой, какая шла на изготовление мечей, ворвались в загон и кинулись к рыжему невольнику. Рабов, вставших у них на пути, отбрасывали в сторону или пинали остроносыми сандалиями. Один варвар упал, схватившись за окровавленную ногу. Тогда остальные расступились. Рыжий раб замедлил шаги и позволил загнать себя в угол. Солдаты зацепили его крючьями и подтащили к побагровевшему, задыхающемуся от пыли хозяину, чей желтый шелковый костюм успел прийти в самый плачевный вид. Упрямца поставили на колени, а купец потребовал подать наручники и сыромятные ремни, чтобы усмирить его дикий нрав.
Однако варвар не сдавался. Словно не понимая, что его жизнь может оборваться по одному мановению руки торговца, он откинул со лба спутанные волосы и обвел взглядом своих истязателей. В схватке кто-то разодрал ему скулу. По лицу стекала кровь, исчезая в непокорной огненной бороде. На вид ему можно было дать лет под тридцать. Его задиристость не укротили даже побои. Он опять заговорил. Мара и Люджан заметили, что работорговец застыл с открытым ртом, а один из охранников, вопреки обычной цуранской сдержанности, еле успел спрятать ухмылку. Между тем надсмотрщик, вооружившийся хлыстом, со всего размаху ударил строптивого раба и пнул его ногой в спину, чтобы повалить лицом в пыль.
Мара без содрогания взирала на происходящее. В ее владениях рабов пороли даже за мелкие провинности, которые не шли ни в какое сравнение с этим возмутительным бунтарством. Но выходки рыжего иноземца, которые нарушали все общественные устои, почему-то не вызывали у нее протеста. В свое время ей довелось познакомиться с обычаями чо-джайнов; она научилась если не принимать, то хотя бы уважать их традиции и образ мыслей. Наблюдая за рабами, толпящимися в загоне, она подумала, что им тоже свойственно человеческое начало, просто они явились из другого мира, не похожего на мир Келевана. Оставаясь чужаками, они скорее всего не догадывались, какая доля уготована им в здешних краях: в Келеване вырваться из рабства можно было только через врата смерти. Раб навсегда оставался ничтожеством - без чести, без души. Его можно было кормить и держать под крышей, а можно было ненароком раздавить и больше не вспоминать, как попавшего под каблук червя.
Цуранские воины предпочитали покончить с собой, лишь бы не попасть заживо в плен к врагу. Если человек не сумел вовремя расстаться с жизнью, то это мог быть только раненый, контуженый или же безнадежный трус. Никто не мешал мидкемийцам сделать такой же выбор. Коль скоро они добровольно предпочли бесчестье, их судьба была предрешена.
Между тем рыжеволосый не покорился. Он отпрянул в сторону, избежав очередного удара, и бросился прямо под ноги торговцу. Толстяк завопил и едва не рухнул, но его спас счетовод, который обеими руками ухватился за измятый шелк. Грифельная доска упала в пыль, и невольник с явным расчетом проехался по ней животом. Меловые пометки размазались от потеков пота и грязи. Мара, смотревшая сверху с каким-то непонятным азартом, заметила, что бельевая корзина пуста. При этом далеко не все из рабов облачились хоть в какую-то одежку: одним достались только штаны, другим только рубахи. Пусть рыжего невольника ждала порка, а то и виселица, - он добился своего.
Охранники, потрясая крючьями, сомкнулись в кольцо. От жары и усталости их терпение лопнуло: они приготовились убивать.
Что-то заставило Мару, властительницу Акомы, вскочить со скамьи.
– Прекратить!
– закричала она, перегнувшись через перила.
Ее голос прозвучал так властно, что охранники растерялись. Приученные повиноваться приказу, они опустили крючья и замерли над связанным мидкемийцем. Купец суетливо расправил складки костюма, а распростертый в пыли невольник тяжело перевернулся на бок, неловко оперся на локоть и посмотрел вверх.