Слуга злодея
Шрифт:
— Только две дюжины трубок, а ее в Царское Село! — воскликнул Кузьма потрясенно.
— Теперь рассуди сам, — продолжал Вертухин. — В городе Нижнем Тагиле ходит русская паровая телега, с коей не сравнится ни одна во всем свете. А великий князь привозит в Санкт-Петербург аглицкую пароходку, коя на узких колесопроводах будет так шататься да в плечи императрицу торкать, что без синяков она в Царское Село не приедет.
— Да его выпороть за это мало! — вскрикнул Кузьма и прикусил язык, испуганно глядя на барина.
— Матушка императрица его выпорет, — убежденно сказал Вертухин. — Коли узнает, что есть пароходка лучше, причем русская. Да еще под домашний арест посадит. Вить она не устает повторять, что сама русская баба, только украденная да насильно отданная в неметчину на двадцать пять лет, а потом на родину возвращенная. Она неметчины не переносит, как лютой заразы.
— И вы, сударь, сказали Мельникову, чтобы помалкивал о происшествии с Александром Гумбольдтом и великому князю не докладывал?
Вертухин торжественным движением вытащил из-под левой подмышки свернутые в трубку листы, а из-под правой — другую трубку листов.
— Вот это чертежи стефенсоновой пароходки, — он показал правую трубку, — а это — паровой телеги Черепановых, — он встряхнул левой.
— Вот они где у меня! — крикнул он так, что лошади пустились вскачь. — И великий князь, и Александр Гумбольдт!
— Но Михаил Васильевич сделает императрице доклад о паровой телеге Черепановых и тогда все откроется.
— А Михаил Васильевич у меня здесь! — Вертухин привстал, закинул руку пониже спины и сделал до того неприличный жест, что Кузьма закрыл глаза рукавицей. — Доклад-то он сделает да вовсе не о том. Ничего не откроется.
— Вы, сударь, великий душезнатец, — признал Кузьма.
— Мне бы еще дело с пароходкой Черепановых растрясти, — сказал Вертухин, садясь.
— А что такое? — полюбопытствовал Кузьма да с такой неучтивой поспешностью, что Вертухин опять замолчал на пять минут.
Природа меж тем жила, не обращая на них никакого внимания: сорока летела наискосок, руля заброшенным вбок хвостом, на щеках сугробов, в углублениях, лежали тени, голубые, как синяки. В лазоревом небе плавали лохматые, похожие на пуделей облака.
Глава тридцать первая
Несказанное проворство мысли
Вертухин наконец повернулся к Кузьме. Кузьма был денщиком чрезвычайным. Он хоть иногда барину и противоречил да шутки в его адрес пускал, но полагал его особу главной во всех случаях жизни. Тем более что барин говорил всегда веско и значительно, будто на бракосочетании. Посему Кузьма с этого мига уже не слышал ни перебранки саней с комьями, летящими из-под копыт, ни возмущенного лая Пушки в сторону лисы, ни криков вороны, этого пернатого крокодила русских лесов, хватающего все, что может унести. Он ждал, что скажет барин.
— Ежели проложить колесопроводы в степи на том берегу Волги, — Вертухин показал рукой в южную сторону, — они от Черного моря выйдут к Воронежу и Казани. Сейчас пароходка Черепановых бегает со скоростью семнадцать верст в час. А когда они совершенно отстроят новую, она будет давать пятьдесят верст в час. И может перевозить в своих фургонах две тысячи пудов пушек, ядер и солдат. Линейный корабль «Реал-Мустафа», но ходящий посуху! И таких кораблей можно пустить по колесопроводам великое множество.
— Экие страсти вы говорите, сударь! Да вить тогда султан-паша разделит Россию надвое!
— Ежели колесопроводы сделать из железа, а не из чугуна да приковать их железом же к каменным подстаментам, — кивнул головою Вертухин. — Дабы наш тороватый народ не растащил.
Глаза Кузьмы от ветра наполнились слезами, кои обильно текли по щекам, но он смотрел на барина, не моргая.
— Неужто нельзя этому злодейскому плану помешать? — с надеждой спросил он.
— Полагаю, господин Минеев и был послан для употребления к расстройству сих намерений. Да не успел до Черепановых добраться, кои, оказывается, давно вошли в сношения с визирем Мехмет-Эмином…
— А вы, сударь, добрались! — воскликнул Кузьма в восхищении перед ловкостью Вертухина. — Но, следственно, господина поручика проткнул шпагою враг государства российского? Или циркулем.
— Сядем рядком да посидим молчком, — предложил Вертухин.
Они уселись плечом друг к другу и спинами к встречному ветру.
Лиса меж елей не выдержала фасону, мелко тявкнула и осталась позади. Пушка переключилась на Рафаила, лежавшего, как жертва пьяной драки, кою долго пинали в живот, так что терпеть можно было только, удерживая его руками. Этот черт лохматый расположился в санях барином, а Пушке не было момента даже обгрызть лед на лапах.
Солнце суетливо бежало по верхушкам, бросая на обоз мелкие, ничтожные тени.
— Я открыл, кем совершено убийство господина Минеева до смерти! — сказал Вертухин так твердо, будто клятвенные слова произносил.
Кузьма посмотрел на него и сдернул рукавицу.
— Дозволь, батюшко, я у тебя лоб потрогаю, — с ласковостью сказал он. — Ты после водочки-то, видать, вчера в снегу сидел. Или на ступеньках спал книзу головой, а я не досмотрел.
Как ни увлечен был Кузьма силою ума своего барина, но такой проворной мысли он в нем не усматривал. Чтобы находиться в ста верстах от места смертоубийства и пронизать его тайну за одни только сутки — это ему казалось насмешкой над самой человеческой природой. Таких людей и быть никогда не может!
— Господина Лазаревича патриотом России не назовет никто из ныне сущих в Екатеринбургском уезде Пермской губернии, — продолжил Вертухин, как бы и не слыша Кузьму. — Он единственно патриот золотых подвесок и серебряных рублей. Однако же он благополучен тем, что дает ему империя наша, и против нее никогда не пойдет. Да еще чтобы в собственном доме убийство до смерти учинить!
— Да кто же тогда, по-вашему, кто?! — вскричал Кузьма в нетерпении и валенком начал тереть о валенок, будто они у него чесались. — Все факты говорят против Лазаревича.