Слуга злодея
Шрифт:
Кузьма умолк и отвернулся.
Рафаил же и без того лежал молча и недвижно, глядя на Вертухина, как на первый предмет для него в жизни. Имея нужду в призрении, он в последние дни с великой горячностию к нему прилепился. Ведь Вертухин мог бы его оставить под первой попавшейся елкой и кто бы об этом прознал?!
— У каждого, кто к человеческому роду принадлежит, должна быть любимая тварь, — сказал Вертухин Кузьме. — У Калача это Михей. У нас с тобою Рафаил. Береги его. И Михея тоже.
Михей уже вылезал из рукава, вывернув на Кузьму огненный глаз.
Вертухин вышел из дому.
Идти ему было недалеко, через улицу. Он направлялся к Калачу.
Вертухин знал, что люди существуют трех видов. Один так худо воспитан, что, бывает, изо всех сил старается никого не задеть, а все одно торчит во все стороны и хоть чем-нибудь да корябнет. За что и ходит с расквашенным рылом. Другой такого благородного воспитания, что представляет собой одно пустое место, — его не видно и не слышно. Третий будто розовым маслом течет меж людей — всем приятно, все ему рады, все ласкаются быть ему друзьями.
Купец Калач принадлежал к третьему виду и, хоть был происхождения самого подлого — мать родила его в шинке под столом, а обмывали его вином да пивом, — но большую загадку для Вертухина представлял. Да и в самом деле, ежели он заморские слова, о коих Вертухин прежде и не слышал, с отменною живостию произносил, так что даже костяные пуговицы на его животе вздрагивали и колыхались!
На крыше у Калача резвился флюгер, окна были желты, как блины на Пасху.
Калач, стоя перед зеркалом в расшитой рубахе, выщипывал из носу волосы специальными, для него изготовленными щипчиками из золингеровской стали. Ему ужасть как неприятно было, обнимаясь, щекотать людей волосами из носу.
— Бог в помощь! — сказал Вертухин.
Глаза у Калача от боли слезились, но он, светло и чисто улыбаясь, подошел к Вертухину и внезапно выдернул у него из правой ноздри целый пук.
Тут и Вертухин прослезился.
— Ухантрахончил тебя, сударь, от всего сердца! — сказал Калач, произнося слова раздельно и с удовольствием. — Претурою!
— Ухо контрахончил? — переспросил Вертухин, схватив себя за правое ухо, потом за левое.
— Нет, пока только нос, — сказал Калач и повторил с наслаждением: — Ухантрахончил!
И было в этом слове столько весу и приятности, что Вертухин заробел.
Он чихнул, вытер нос и отступил назад, дабы Калач не придумал его еще и целовать.
— Готов, сударь, сделать все, что просить будешь, — сказал Калач. — Не желаешь ли еще какое-нибудь волшебное слово выслушать? Или могу архонции в ушах споспешествовать, — он повертел в руке щипцами.
Его мягкое круглое тело от сердечной радости вспучивалось, опадало и опять вспучивалось, как дрожжевое тесто.
— Позволь, любезный друг, всякому, кто мимо хоромцев проходит, в окна заглядывать! — сказал Вертухин.
Калач уставился на него с укоризною.
— Да на что тебе, сударь, сие разрешение? Пускай заглядывают и никакого разрешения не надо.
— Спасибо, братец, — сказал Вертухин.
— Митька! — крикнул Калач на кухню. — Иди, черт корявый, утопчи снег у избы, дабы людишкам способно было в окна заглядывать.
— И что там такого презанимательного, в хоромцах? — спросил он. — Страсть как охота и мне взглянуть.
— О! — Вертухин поднял вверх указательный палец, взбадривая в Калаче нетерпение любопытства.
Из кухни выбрел заспанный лохматый отрок и, накинув на себя тряпье, должно быть, содранное с огородного пугала, прошел в сени.
— Утопчи, утопчи, — забубнил он, учиняя в сенях топотание, какое и сто леших произвести не могут. — Разве я мерин? Я не мерин, во мне весу только три пуда.
— Ну, сделай другие экзерциции, — предложил Калач.
— Какие ино? — спросил Митька, понимавший хозяина на всех заморских языках.
— Покатайся по снегу на спине, — сказал Калач. — Она у тебя костлявая, примнешь знатно.
И как весенняя лужа, улыбнулся Вертухину, двинув к его носу щипцы и щелкнув ими.
Вертухин, забыв о дворянской гордости и бесстрашии, поспешно ступил к дверям спиною вперед.
Прежде чем выйти, однако, остановился.
— Скажи, любезный друг, что это за слово — «ухантрахончить»? — спросил он. — Что оно означает?
— В русском языке его нету, — отвечал Калач внушительно и опять же с приятностью, будто медовухой его угостили. Отрадно ему было, что он человека знатного происхождения своей ученостью не только увлек, но даже запутал.
— Но в каком-нибудь же оно есть!
— В каком-нибудь должно быть, — сказал Калач. — Всенепременно!
— Да почему не сказать по-русски?
— А разве в русском языке есть сие слово?
— Нету!
— Вот видишь, сударь, — сказал Калач и до того умильно сощурил глаза, что одни только черточки от них остались, а рожа в кулебяку расплылась. — Как я могу сказать какое-нибудь слово по-русски, ежели его нет в русском языке?!
Вертухин был убит, хотя не до смерти, но все же крепко и не вышел, а просто выпал из дому на крыльцо. От сотрясения с крыши свалился ему на голову снежный ком в три пуда весом — словно Митька, черт корявый, на него упал да тут же белою пургою рассыпался. Вертухин выбрел на дорогу, будто вывалянный в перьях.
— Славно! — сказал он. — Славно ухо… контора…, — он выбил рукавицы о колени и нашел-таки слово Калача в русском языке, — ухо…контора…кончил!
— Теперь твое слово, Дементий Христофорович! — добавил он, поворачивая к хоромцам.
Глава тридцать пятая
Любимая тварь продана
Все на свете преходчиво и пременно, кроме охоты человеческой к зрелищам и бунтам. А против тяги к зрелищу бунта не устоит даже величайший пустынник, ежели вытащить его к людям да показать ему в минуту их роковую.