Слуга злодея
Шрифт:
— Да с кем договариваются?
Ржищев молча поднял палец.
Семикороб посмотрел в небо, куда указывал пальцем Ржищев, но ничего не увидел, кроме тучи воробьев, обсыпавших собою все деревья.
Ржищев наклонился к Семикоробу и сказал шепотом:
— Убийство турецкого посыльного в шайке Пугачева до сей поры не раскрыто. А она ушла, не сделав никакого распоряжения. Теперь все в руках братства.
Семикороб поднес табак к носу, сморщился, будто соленый огурец, и так чихнул, что у герцога Кобылянского слетела с головы треуголка.
— Я слыхал, братство ликует по случаю смерти императрицы, — сказал он, прочихавшись и вытирая нос огромным, как флаг, платком. — И князь Куракин, и Плещеев, и прочие.
— Праздник! — тихонько в виду скорбной процессии воскликнул Ржищев. — Истинно благовоние на душу! Ведь каких утеснений мы в последнее время от нее натерпелись, Гомер бы не описал, будь он даже зрячим. Когда-то благоволила к нам, будто сестра родная, а тут прямиком записала в шведов и турок. Посмотри на меня — разве я похож на турка?
Семикороб покосился на изогнутый дугою вниз веселый нос Ржищева, ничего не ответил и зверски обмахнулся своим сопливым флагом.
Шаг за шагом процессия приблизилась к Зимнему дворцу. Императорская корона чудесным образом исчезла из рук графа Орлова, да и сам он отступил за спины членов августейшей фамилии, а потом и вовсе тенью Степана Шешковского стал. Теперь он уже не боялся воскрешения Петра Третьего и даже начал немного подсвистывать в такт шарканьям бывшего великого инквизитора.
А в Зимнем дворце Петра Третьего ждала усопшая. Гроб ее был без крышки, и при появлении мужниных останков она вдруг приподнялась и села, поелику сзади в спину ее толкал не замеченный никем камердинер.
Придворные дамы повалились без чувств, и даже голуби за окном внезапно хлопнулись наземь. И только полицмейстер Семикороб стоически продолжал сморкаться.
Бравый камер-юнкер императрицы возложил на ее голову корону. Екатерина тряхнула головой, как заводная кукла, и корона свалилась.
Семикороб вытер соплями внезапно вспотевший лоб.
Слетелась туча других камер-юнкеров и камердинеров. Общими усилиями они пристроили корону на место. Пришлось, однако, немного и пристукнуть ее сверху кулаком.
Мария Федоровна, жена нового императора Павла Первого, тревожно совещалась с мужем надо ли ставить усопшую царицу на ноги. Решили наконец, что не надо — стоять мертвецу все-таки затруднительно.
— Что сие означает? — шепотом спросил у Ржищева окончательно сбитый с толку Семикороб.
— Торжество справедливости! — ответствовал Ржищев. — Хороним Адонирама, то бишь Петра Третьего, главного мастера при строительстве российской империи!
— Я полагал, Петр Великий — главный мастер, — заметил Семикороб.
— Петр Великий не был масоном, — сказал Ржищев.
Этот довод так убил Семикороба, что он решительно обезумел и наклонился к Ржищеву уже в полном одичании ума своего:
— Другой Петр Третий тоже, выходит, мастер. Уж как он все построил — никто и не сумеет.
— Не обременяйте себя сомнениями, — сказал Ржищев. — Так оно и есть.
Тут из руки Семикороба и табак посыпался.
Он долго молчал в размышлениях, потом спросил:
— Уж коли вы так умеете проникнуть в самую суть, кто же, по-вашему, тот злодей, который турецкого посыльного жизни лишил и просвещению России воспрепятствовал?
— Этого никто никогда не узнает. Ведь его четвертовать бы надобно. А влиятельные люди при дворе непременно наградили бы его имением в Херсонской губернии. Но братство этого не допустит. Посему пускай все остается как есть.
При этих словах императрица опять улеглась в гробу, словно и не вставала. Короны на ней уже не было.
Гроб с останками Петра Третьего уже ставили рядом с ней. Чета, при жизни дружившая, как медведь и лисой, наконец соединилась в полном согласии.
В императорской мастерской стучали молотки. Каменотесы готовили надписи на гробницах.
Глава пятьдесят пятая
Фиолетовая звезда против дверного крючка
Другой же Петр Третий, живой и невредимый, стоял в огороде крестьянина Чирьева, и казак Коровка в плисовых шароварах очищал от говна его кафтан.
Пугачев был в веселии. Все складывалось удачно. Екатерина сошла в царствие подземное. Войско пребывало в добром здравии — никого не донимала ломота в чреслах, никто не был скорбен животом. Деревня попалась богатая: куры неслись ежеминутно, бараны не пролезали в ворота, гуси до того были жирны, что день и ночь плавали вверх и вниз по реке, поелику не могли ходить по суше.
Не был в печали и спаситель Пугачева Вертухин.
Назавтра у него выпал день ангела.
Поутру он был разбужен доисторическим ревом коров, которые бежали на пастбище, словно за ними гнались драконы. Солнце шпионило за тем, что происходит в деревне, и с каждой минутой все более смелело.
Вертухин велел бабе Лютого подать ему на блюде полпуда соленой травы, кою здесь называли пиканами. Пиканы отменно годились для лечения похмелья.
Полчаса спустя он, остановленный стражниками, стоял у дома, где ночевал Пугачев. Едва появился царь, он что есть мочи вскричал:
— Здравия желаю, ваше императорское величество!
И опустился на колени, поставив на голову блюдо с соленой травою:
— Примите от меня в день моего ангела.
Пугачев, недоверчивый, как бурундук, потребовал святцы и казака Коровку, дабы он справился, верно ли говорит Вертухин. Справщик подтвердил: верно.