Слуги Государевы
Шрифт:
— Для строя парадного! — подсказал Мак Конин. — не только ж воевать, но и парады учинять будем. Караулы разные. Салютовать им можно, равно, как и шпагой. А пока пусть в обозе валяются.
Андрей с Петром с того самого поединка пробного и подружились. Все время вместе. Хоть внешне и разные, а посмотришь — похожи чем-то. Щеки — что твоя малина, в глазах огонь соколиный. Только шляпы по-разному надели. Андрей ровно, а Петька заломил на бок, сказывалась буйная головушка. К Суздальцеву старшему ездили вместе. Тот расчувствовался. Обнимал обоих. По очереди. Рука-то одна. На Петьку не ругался больше. Просидели весь вечер за столом. Иван Федорович про поход Крыский рассказывал. Про бои с татарвой дикой. Как узнал, что полком князь Мещерский командует, обрадовался. Все говорил:
— Ты, Петр, князю Никите кланяйся. Мол, от Ивана Суздальцева, сын, соседа вашего.
Петка звал:
— Пойдем с девками попрощаемся. На войну никак уходим.
Андрей уклонился.
— Ты уж сам.
— Зазноба что ль есть? — улыбнулся по-доброму.
— Есть. — сознался.
— Ну и ладно. А я не встретил такую еще. А вот девок просто люблю. И они меня.
Пойду один. Не обессудь.
— Не буду. — засмеялся.
Командира, наконец, увидали, князя Мещерского. Пожилой такой, сморщенный. На ногу одну все припадает. Стрелой татарской тоже ранен был в Крымском походе. Но не злой. Скорее добродушный, хоть и требовательный.
В марте в путь тронулись. До Новгорода дошли, там и с драгунами своими встретились. В основном из ярославских набраны. Стало их в полку теперь 1064 человека. Всех на десять рот разбили. Знамена выдали. Девять черных и одно белое. У Суздальцева ротным командиром был Матвей Неелов, из начальников рейтарских, кроме того, прапорщик к ним назначен Дмитрий Чичагов, из недорослей дворянских. Андрей попал в роту капитана Шишкова Леонтия, тож из рейтар, прапорщиком Федор Костюрин из драгун старых полков. Ну и вахмистром при их роте был, как сказано уже, Афанасий. В других ротах офицеры были, как русские, так и иноземцы. Капитаны Никифор Львов, Петр Гурьев, Иван Бабарыкин с братом Михаилом — поручиком, Петр Ярославов, поручик Иоганн Фредберг, капитан Карл Галант, и другие. Иноземцы сразу как-то непонравились. Ну кроме Дугласа, конечно. Он почти что свой. Остальные держались особняком. Все больше промежь себя толковали.
Драгуны одеты были также, как и офицеры только попроще. Да и мундиры все разномастные. Какая была материя — из такой и шили. У кого красный кафтан, у кого зеленый, у кого синий. Так разномастные и стояли. Лошади в большинстве своем невысокие, на татарских похожи. Это Афанасий опять же сказал. Они снова с Мак Кориным поспорили:
— Андалузская, сиречь, испанская лошадь самая хорошая. Высокая, с головой красивой, шея длинная гибкая, тело мускулистое, неутомимая. — доказывал шотландец.
— Что с того. — Афанасий был невозмутим, — возьми вот бахмата. На вид нескладная, некрасивая, а сотню верст проскачет. И отдыха не надо.
— А липпицианская? — горячился шотландец.
— Какая?
— Ну помесь испанской с неаполитанской и арабской. Вывели в Австрии. Чуть горбоносая, шея красивая, ноги сухие и сильные, копыта отличные, а тело такое мускулистое, что каждое сухожилие видно!
— Ну и что с того? Вот пускай там и ездят. А татарские лошади, что плохи? Ну рост подвел. Боле 2 аршин и 4-х вершков не бывают. Но крепки, как железные.
— А мекленбургские? Серого цвета? А ганноверские? Беленькие, как молоко, или изабелловой масти, как олененок? — выходил из себя шотландец. — А мой Зигфрид, наконец? Чистокровный голштинец! Рост, красота, шея лебединая, грудь широкая!
— Да хорош, хорош он у тебя! — успокаивал его старик. И добавлял ехидно:
— А семь-восемь часов без отдыха и кормежки скакать сможет? — видя, что Дуглас сейчас взорвется, останавливал вопросом: Какие еще знаешь?
МакКорин остывал, вспоминал:
— Английские. Но так себе. Горячи больно и неповоротливы. Фризские, голландские то есть, еще есть. Но те для карет более подходящи. Да, разные бывают. — замолкал маеор, устав от спора.
Борис Петрович Шереметев, как увидел князя Мещерского, обозлился. Что за кошка меж ними пробежала и когда, то неизвестно. Только отписал сразу Шереметев царю:
«Князь де Никита Мещерский страдает сухотной болезнью. Хоть и добр сердцем, но не его это дело — полком командовать. Хочу иноземца Клауса фон Вердена командиром полка видеть».
Петр отмахнулся:
— Князь Никита такой же как другие. Ничего не знает. Зато помощник у него знатный, маеор шотландский.
И все тут. Плюнул в сердцах Шереметев, приказал полк в Порхов увести и там эволюциями заниматься. Для надзору за всем назначен был барон курляндский Карл Эвальд Ренне, только на службу русскую принятый.
Как ни настаивал МакКорин, все учения производились только в пешем строю. На драгун смотрели все, как на пехоту, на коней посаженную. Зато артиллерию придали — целых три пушки с бомбардирами. В строю полк выглядел поначалу даже красиво. Командир, князь Мещерский впереди, за ним вице-полковник Кутузов, трубачи конные. Трубы у них длинные медные с суконными занавесями, напоминавшие библейские.
— Зачем? — спросил Андрей у Хлопова.
— То трубы ратного строя. — пояснил старый воин. — Сигналы разные подавать. В атаку, аль назад возвращаться.
Интересно все было. Каждый день что-то новое познавалось. Только не все так гладко получалось, как хотелось.
А в крепости Мариенбург, что на старой Юрьевской дороге стояла, от Пскова на Дерпт нынешний, жил пастор Глюк. В общем, факт для истории российской согласитесь незначимый. Если б не одно обстоятельство. С детства жила у него сирота деревенская Марта по фамилии Скавронская. Из крестьян ливонских. Пожалел когда-то девку пастор:
— Пропадет ведь! Иль шведы себе на забаву заберут, иль с голоду подохнет.
Взял себе в услужение. Пастор небольшой двор держал постоялый. Руки рабочие всегда нужны. Не ошибся он в Марте. Старательна была и трудолюбива. За постояльцами убирала, стирала, гладила, шила. Готовить умела хорошо и вкусно. Сама девка роста невысокого, коренастая такая. Не красавица, но и не уродина. Лицо круглое, глаза большие, правда, нос курносый слегка портил, зато фигура была отменная. Не по годам развитая. Грудь полная и бедра широкие. Заглядывались на нее постояльцы. Это и заботило пастора. Имел он подозрения, что и служанка его не прочь вечерком заглянуть то к одному, то к другому. Тут и война началась.